Ночь пела цикадами и благоухала цветущими сливами, ласкала прохладой и подмигивала звездами. Ночь скрывала от любопытных глаз и стелилась под ноги тропой — мимо солдат у ворот с графскими гербами, мимо поджавших хвосты бойцовых псов, мимо конюшен с пофыркивающими во сне лошадьми и кухонь с едва поставленными в печь утренними хлебами. Ночь отводила глаза не спящим в предрассветный час стражам у входа в гостевое крыло: взгляды их скользили прочь от гостя-призрака.
Амулет под курткой дрожал: не приближайся! Три из шести принадлежащих короне Фонарей Истинного Света надежно охраняют наследника от ходящих тропами Тени. А шестерка ветеранов у парадного входа не пропустит и самого Мастера. Но ни к чему ночному гостю широкие дороги.
Обходя лейб-гвардейцев по дуге, он привычно отмечал расположение и вооружение противника. Под парадными мундирами легкие нагрудники и наручи, вместо длинных мечей — короткие, удобные в коридорах. Золоченые аксельбанты — удавки, блестящие бляшки-эмблемы заточены до остроты бритвы и сбалансированы для метания. Сонные с виду гвардейцы небрежно составили алебарды пирамидами по три, перегородив вход. Миновать их, не задев, может разве что летучая мышь, а коснись хоть кончиком крыла, и шаткая конструкция обрушится.
Он обогнул особняк с юга и прислушался к амулету: охранные чары поместья безопасны. Скользнул в черный ход — темно, ни души, лишь крылатые силуэты сопровождают собрата по дороге Тени. Добрался до кладовки, толкнул шкаф. Тот беззвучно повернулся, открыв узкую винтовую лестницу.
Остановившись на миг, он с трудом вышел из Ургаша в обычный мир. Еще несколько шагов, и Фонарь среагирует на Тень Хисса — но дальше можно пройти и так. Он взлетел наверх, подгоняемый привычным, как биение сердца, голодом Ургаша. На последней ступеньке остановился, прислушался: из-за двери доносилось сонное дыхание жертвы и единственного охранника, амулет молчал. Тусклый луч пробивался сквозь щель. Он приблизился, заглянул, но увидел лишь балдахин, закрывающий потайную дверцу. Отодвинул панель — свежесмазанные петли не скрипнули. Шагнул в покои. Амулет нагрелся, преодолев защиту. Он прорезал занавесь, оглядел укрытую простыней фигуру: мальчик отвернулся, лица не видно, только из-под светлого льна выбиваются черные пряди. Рядом с подушкой простой армейский нож без ножен, последний рубеж обороны обреченного принца.
Убийца не позволил себе и тени сожаления. Принц, нищий, мальчик, старик — Заказу нет разницы, Руке Бога тем более. Кинжал с темным матовым лезвием, какими добивают врага пираты из Полуденной Марки, сам скользнул в руку. Замах…
«Так просто?» — предвкушение заставило сердце забиться чаще.
«Так просто!» — ответил остекленевший воздух, застывая в легких и останавливая кинжал на полпути.
«Просто», — подтвердил амулет, обжигая льдом и рассыпаясь.
«Просто…» — шепнула простынь, соскальзывая с жертвы и оставляя его один на один с бледной, худой девушкой в ночной сорочке. Глаза на узком лице светились мертвенно лиловым, притягивали и требовали…
«Проклятье! Обманул…» — мелькнула последняя связная мысль.
Он рванулся прочь, но тело не послушалось. Он словно бился внутри самого себя — рыбой в замерзающей луже. Лед сжимал, корежил и рвал душу. Мир раскалывался и опадал, как треснутое зеркало — вот откололось отражение окна с колыхающимися занавесями, полетели сорвавшиеся звезды, за ними — шелест ветвей, запах слив. Посыпались старой мозаикой краски, формы и время. Осталось лишь отражение изломанного страхом человека в черных зеркалах зрачков — и он падал туда, не в силах ни вздохнуть, ни шевельнуться. Падал и рассыпался бусинами, темными и светлыми, и темными, снова темными… бусины скакали по зеркальному полу, а рыжеволосый ребенок смеялся и ловил их в горсть, одну за одной — светлую и темную, и снова темную…
А потом поднес горсть к губам, улыбнулся — и он услышал знакомый, пустой и холодный голос, обнимающий со всех сторон, поглощающий все, что осталось от него.
— Добро пожаловать в Ургаш, раб.
Зависшее над кроватью тело в сером одеянии плавно опустилось на пол.
Шуалейда села, закуталась в простыню. Прикрыла глаза. Потоки магии успокаивались, оставляя ее сытой, усталой и дрожащей, ветер уносил в раскрытое окно тошнотворный запах страха.
— Ширхаб его… — было первым, что она смогла выдавить сквозь пересохшее горло.
— А ты сомневалась, — раздался тихий голос.
— Да не особо, — ответила она, не поднимая взгляда от распластавшегося на ковре мертвеца.
— Ничего, привыкнешь.