Гибель Светлейшего

Евстафий Павлович завел Светлейшего в конюшню, а Забира сам закрыл дверь на висячий замок. У двери на чурбане присел красноармеец, прижав винтовку коленями.

— Гляди в оба! — сказал начальник эскорта, опуская ключ в карман. — Ночь темная, провороним Светлейшего — обоим дырка будет.

— Никуда не денется!

Ночью Николай Николаевич долго не мог заснуть. Он думал о завтрашнем дне, о предстоящем расставании с коневодом и дальнейшем путешествии в одиночку.

Величие и падение Катюши стояли перед глазами Потемкина грозным напоминанием о превратности человеческой судьбы. Не ждет ли Катюшина участь Врангеля и будущего его преемника? Не снесет ли какой-нибудь Забира острой саблей легкомысленную потемкинскую голову?

Николай Николаевич засыпал и просыпался в холодном поту. Кошмары мучили его. Золотая голова Катюши плавала в крови. Полуопущенные веки трепетали, как крылья бабочки.

Потом мчались всадники, стреляя на ходу, и не понять было сразу, во сне или наяву совершались необыкновенные события.

И только когда Забира закричал не своим голосом: «В ружье!» — Николай Николаевич понял, что кошмар сновидений окончился и начался другой — кошмар яви.

Без передышки стрекотал пулемет, хлопали винтовочные выстрелы, скакали всадники в шлемах с черными черепами, и в небе загоралась заря первого пожара.

— Боже мой! — в отчаянии вскричал коневод. — Будет ли конец этому бреду?..

Схватившись за голову, Евстафий Павлович выскочил во двор. За ним Потемкин. Здесь, от конюшни до ворот, метался Забира.

Кто-то над самым ухом Потемкина завопил истошным голосам:

— Чума!

«Не Чума, а его банда!» — подумал Забира. Начальник эскорта лучше всех знал, что Чума, находится на том свете.

Каждая минута была дорога, и он схватил Евстафия Павловича за рукав:

— Бежать тебе надо, ученый! Не отобьем бандитов. Садись на Светлейшего и айда! Может, успеешь ускакать.

— Куда я ускачу? Стреляют со всех сторон. Конь белый — сразу убьют.

— Сам виноват! Не ту масть вывел! Вот Катюшин конь для такой заварухи — в самый раз. А только рассусоливать сейчас не время! Тогда я сам… Кум, открой ворота!

Голос Забиры прозвучал в темноте ночи повелительно. Дрожа от страха и холода, Потемкин кинулся отодвигать тяжелый засов.

«Куда?» — хотел закричать Евстафий Павлович, но только безнадежно махнул рукой и, присев на ступеньку крылечка, закрыл лицо ладонями.

…Не ушел от бандитской пули начальник эскорта, отважный командир Остап Забира. Он нашел свою смерть за околицей села. Раненый Светлейший прихромал к ближайшему дому и свалился, громко заржав от боли.

Отряд капитана Чумы захватил село. Бандиты рыскали по хатам и сараям, ища красноармейцев. Пленных допрашивал сам командир отряда, занявший пустую школу. Седой капитан с измученным небритым лицом, уцелевший в памятную ночь на хуторе меннонита, сидел за столом. Восковая венчальная свеча, вставленная в чернильницу, едва освещала пустой класс. Брезгливо морщась, капитан повторял хриплым голосом, обращаясь к стоявшему рядом поручику, одно слово:

— Налево! Налево! Налево!

Одно короткое мгновение глаза капитана задержались на цыганской бороде Евстафия Павловича. Поручик поднял чернильницу со свечой.

— Ближе!

Коневод послушно сделал шаг вперед.

— Коммунист? Комиссар? Быстро!

— Покорнейше прошу на меня не кричать, — ответил Евстафий Павлович. — Я служащий Эрании, коневод. Посмотрите мои документы!

— Врешь, негодяй!

Но вскинутая плеть внезапно повисла в воздухе. Сильно сутулясь и втянув голову в плечи, в класс входил Потемкин.

Ресницы капитана затрепетали. Зигзаги молний прорезали его узкое лицо.

— Ты… ты… здесь… Потемкин! — заикаясь, прошептал потрясенный Чума, и в голосе его прозвучала зловещая радость.

— Господин Чумин! — Николай Николаевич старался выдавить на своем лице улыбку. — Какая неожиданная встреча. Африкан Петрович!

— Где мои пряники? — вдруг неистово закричал капитан. — Где мои пряники, мерзавец?

Мгновенная тишина, наступившая в полутемном классе, показалась коневоду страшнее разрыва орудийного снаряда. Ее нарушил дрожащий, вкрадчивый голос Потемкина:

— Африкан Петрович, разрешите мне…

Но капитан, подскочив к Николаю Николаевичу, схватил его за горло и истерически закричал:

— Я все знаю! Ты сожрал мое сокровище, негодяй!

Сознавайся!

— Я умирал с голоду! — прохрипел Потемкин, стараясь вырваться из рук Чумы.

— Чудовище! — простонал капитан, захлебываясь от ярости. — Что ты сделал с досками? Ты сжег их, подлец!

— Я замерзал, Африкан Петрович!

Коневод и поручик наблюдали необычайную сцену допроса, пытаясь разгадать таинственный смысл разговора о пряниках и досках. Капитан вдруг изо всей силы ударил Потемкина кулаком в переносицу и, шатаясь, словно пьяный, опустился на лавку. Склонив седую стриженую голову на стол, Чума горько зарыдал, пряча лицо в рукав гимнастерки. Серебряные плечи его судорожно вздрагивали. Он плакал, громко всхлипывая, и коневоду почудилось, что в классе заскулил голодный пес.

— Ты не князь, а жирная свинья! — с ненавистью вскричал Чума, поднимая мокрое от слез лицо. — И я велю тебя зарезать, как борова. Выпустить тебе кишки.

— Африкан Петрович!