Гибель гигантов

Чтобы отвлечься, она стала листать «Манчестер гардиан». На целую полосу шло обращение «Лиги нейтральных» под заголовком: «Англичане, исполните свой долг — спасите страну от несправедливой и глупой войны!» Мод было приятно видеть, что есть еще люди, думающие так же, как она. Но она уже понимала, что победить им не суждено.

С конвертом на серебряном подносе в столовую вошла Сандерсон. Мод ошеломленно смотрела на нее, не зная, что делать. Конверт был надписан почерком Вальтера. О чем только служанка думала? Неужели непонятно, что если ее письмо нужно было доставить тайно, то и ответ тоже?

Нельзя было читать письмо при Фице. Сердце бешено стучало. Она взяла его с показной небрежностью, положила рядом с тарелкой и попросила Граута налить ей еще кофе.

Чтобы не выдать панику, снова вернулась к газете. Фиц не просматривал ее почту, но глава семьи имел право прочесть любое письмо, адресованное родственнице женского пола, живущей в его доме. И ни одна добропорядочная дама не стала бы возражать.

Нужно было как можно скорее закончить завтрак и унести письмо нераспечатанным. Она попыталась съесть кусочек жареного хлеба, но крошки застревали в горле.

Фиц поднял взгляд от «Таймс».

— Ты что же, не будешь читать письмо? — спросил он. И, к ее ужасу, добавил: — Мне показалось, это почерк фон Ульриха.

Выбора у нее не было. Она вскрыла конверт чистым столовым ножом и постаралась придать лицу непринужденное выражение.

Девять часов утра.

Дорогая моя,

Всем в посольстве приказано собирать вещи, платить по счетам и быть готовыми через несколько часов после получения распоряжения выехать из Англии.

Нам с тобой нельзя никому говорить о нашем плане. После сегодняшней ночи я вернусь в Германию, а ты останешься здесь, с братом. Все говорят, что эта война не может затянуться более, чем на несколько недель или в крайнем случае месяцев. Как только она закончится, мы, если будем живы, объявим во всеуслышание о нашем счастье и вместе начнем новую жизнь.

А на случай, если мы не выживем — прошу тебя, давай проведем эту ночь вместе как муж и жена.

Я люблю тебя.

В.

Р. S. Час назад войска Германии перешли границу Бельгии.

У Мод голова пошла кругом. Никто ничего не узнает. Начальство Вальтера будет по-прежнему доверять ему, не зная о его браке с подданной враждебной державы, и он сможет поступать по зову чести, даже служить в разведке. За Мод будут по-прежнему ухаживать мужчины, думая, что ее сердце свободно, но с этим-то она справится. Они будут разлучены до конца войны, которая продлится самое большее — несколько месяцев.

— Ну, что он пишет? — прервал ее раздумья Фиц.

Мод растерялась. Ничего этого Фицу говорить нельзя. Что же ответить? Она вновь взглянула на листок плотной кремовой бумаги, исписанный прямым почерком, и ее взгляд упал на постскриптум.

— Он пишет, что в восемь утра Германия вторглась на территорию Бельгии.

Фиц опустил вилку.

— Началось, — с волнением сказал он.

— Бедная маленькая Бельгия! — вздохнула тетя Гермия. — Эти немцы, должно быть, такие мужланы… — тут она смутилась и прибавила: — Ну, не считая господина фон Ульриха, конечно. Он просто чудесный человек.

— Вот и ответ на вежливую просьбу нашего парламента, — усмехнулся Фиц.

— Сумасшествие какое-то, — сказала Мод с тоской. — Эта война никому не нужна, но в ней погибнут тысячи людей!

— А мне казалось, ты должна быть за воину, — полувопросительно сказал Фиц. — В конце концов, мы же будем защищать Францию — единственную, кроме нас, истинно демократическую страну в Европе. А нашими врагами станут Германия и Австрия, парламенты которых практически не имеют власти.

— А еще нашим союзником будет Россия, — с горечью ответила Мод, — так что мы будем сражаться за самую жестокую и отсталую монархию в Европе.

— Да, я с тобой согласен.

— В германском посольстве пакуют вещи, — сказала она. — Так что мы можем уже не увидеть Вальтера.

И небрежно положила письмо.

— Можно взглянуть? — спросил вдруг Фиц.

Мод замерла.

— Ну же? — повторил Фиц, протягивая руку.

— Конечно, — сказала она после секундного замешательства, взяла письмо — и в последний миг вдруг задела свою чашку. Чашка перевернулась, и кофе выплеснулся на письмо.

— Какая досада! — воскликнула она, с облегчением наблюдая, как бледнеют и исчезают синие чернила. Разобрать слова было уже невозможно.