Герцог в сияющих доспехах

– С головой у меня все в порядке, – возразил Рипли. – И Эшмонта я не боялся. Знал, что у него был шанс в меня попасть. А вот риск рокового исхода был очень мал, знаете ли: один к четырнадцати, – и всего‑то один к шести, что он бы меня ранил.

Олимпия взглянула на него поверх очков.

– Всего‑то.

– Вот вы женщина практичная и разумная. Давайте разделим тело дуэлянта на девять частей. Если занять правильную позицию, пуля его убьет лишь в том случае, если поразит одну из трех этих частей.

– Хорошо, встали в правильную позицию. Это где, в соседней деревне?

– Главное, не стоять во весь фронт, но если встать так, как стояли мы, шансы быть подстреленным составляют пять к одному, и три к одному – что ваш выстрел попадет в цель.

– Насколько я вижу, шансы совсем не нулевые.

– А какие, по‑вашему, шансы на то, что вы не убьетесь во время поездки в кебе? Вы не хуже меня знаете, сколько случается дорожных происшествий. Это мне следовало бы устроить вам допрос с пристрастием: как вы могли так рисковать? – но я молчу, потому что великодушный и знаю, что вы сделали это исключительно потому, что беспокоились за меня. Но этого не случилось бы, продолжай вы спокойно спать, как и полагалось после первой брачной ночи. Неужели я вас совсем не утомил?

– Так вот зачем… все это? Чтобы, выбившись из сил, я спала без задних ног?

– Боже, неужели вы полагаете, что я настолько расчетлив? Я только хотел сделать нашу первую ночь незабываемой. Я не собирался умирать, но все же должен был учитывать все шансы, даже самые ничтожные.

– Полагаю, перевес все‑таки был на вашей стороне, но если бы отклонились чуть в сторону…

– И все‑таки надо отдать должное Эшмонту: рассчитал почти идеально, хотя я бы предпочел, чтобы пуля просвистела мимо уха. Мы все хорошо стреляем – папенька Блэквуда позаботился, гонял нас день и ночь. Но как бы ни хорошо стрелял ты сам, никогда не знаешь, как поведет себя противник: в голову ему не залезешь. Я нарушил Эшмонту его хитроумный план, и единственное, что мог сделать, так это выстрелить в воздух.

– Ох, Рипли… – вздохнула Олимпия.

– Идите ко мне. – Он не стал ждать, просто привлек ее к себе и усадил на колени. – Так‑то лучше.

Олимпия положила голову ему на плечо.

– Это была самая худшая минута – или сколько их там было? – всей моей жизни!

– Простите.

– Но вы думали, что я буду спать, и предполагали вернуться домой до того, как я успею прочесть ваше письмо. Вы же не хотели, чтобы главный кошмар моей жизни случился уже на следующий день после свадьбы.

– Было чертовски неприлично с вашей стороны подняться в такую рань.

– Просто видела дурной сон.

Олимпия поведала мужу, что ей приснилось, и он усмехнулся:

– Я в тюрбане? Забавно!

Она подняла к нему лицо.

– А повязка действительно смахивает на тюрбан! Я не верю в предзнаменования, но вот в предчувствия… У меня полно братьев, и я всегда остро чувствовала, если с кем‑то из них беда. А у вас очень скоро начнет раскалываться голова. Надеюсь, вы понимаете.

Ее предсказание запаздывало: боль уже была невыносимой, – и ему не помешал бы бренди – без содовой, порции две‑три! И еще ему хотелось скорее оказаться дома: чтобы она суетилась вокруг него, а он бы притворялся, что ему это не нужно…

– Я помню, как страдал Эшмонт.

– Это когда ему чуть не отстрелили ухо? – уточнила Олимпия. – На дуэли с лордом Стьюкли?

Рипли вытаращил глаза.

– Вы про это знаете?

Олимпия снова уткнулась носом в его плечо.

– Я только знаю, что была дуэль, лет десять назад или больше, по словам миссис Торн. Портнихи болтали что‑то, но она запретила им вдаваться в подробности.

– Мальчишеская выходка, но Стьюкли этого не понял.

– Так ведь он намного старше вас, – возразила Олимпия. – Должно быть, для него это было ужасно – стреляться с юнцом, который только‑только вышел из школьных стен.

– Он заявил, что мы оскорбили его супругу, и поскольку розыгрыш придумал Эшмонт, с ним он и стрелялся.

– Для Эшмонта это была первая дуэль?

– Да, но нельзя сказать, будто все вышло неожиданно: мы все жаждали себя проверить, как это свойственно молодым людям. Ссора определенно оживила очень скучную вечеринку: именины или еще какое‑то торжество, насколько я помню. Там еще были эти… как они называются…

– Понятия не имею, о чем вы.

– Шарады или живые картины – черт их разберет. От скуки сводило скулы. Нам выпало изображать античные руины. Эшмонт выбрал аббатство Фаунтин: велел принести огромную лохань и поставить на пол, и мы втроем гм… изобразили фонтан.

Некоторое время она ошарашено смотрела на него, потом ее глаза сделались пронзительно‑голубыми и засверкали точно звезды. Олимпия расхохоталась, да так, что не могла никак остановиться.

И это было восхитительно! Она заставила его забыть про раскалывающуюся голову и про сердечную боль при мысли, что она будет из‑за него горевать. Ушли на задний план и все прочие чувства и мысли, кроме одной: он сделал то, что следовало.

Рипли развязал ленты ее шляпки, зарылся лицом в волосы и вдохнул такой родной аромат.

Почти всю дорогу он держал ее в объятиях, разговаривали они мало, только Олимпия время от времени смеялась и приговаривала: