Герцог

– Да знаю я это, знаю, – сказал Асфалтер. На его бледном круглом лице проступили веснушки, большие, темные с поволокой глаза глянули с горестной задумчивостью. – Все знаю. Валентайн безусловно украсил жизнь в Гайд-парке, какая еще там оставалась. Удивительно, как мы без него обходились раньше. Сколько от него тепла, шума – и шотландцев с японцами славно изобразит, и голосом погрохочет. Любой разговор забьет. Кипит человек жизнью! Да, этого хоть отбавляй. И раз ты сам привел его, все считают его твоим закадычным другом. Он первый об этом говорит. А сам…

– Что сам?

Асфалтер выдержанно спросил: – Ты что, не знаешь? – У него отлила от лица кровь.

– Что я должен знать?

– Я считал само собой разумеющимся, что при твоем уме – таком незаурядном – ты что-то знал. Или догадывался.

Какой-то ужас готов был обрушиться на него. Герцог призвал на помощь мужество.

– Ты о Маделин? Я понимаю, иногда… молодая все-таки женщина… она конечно…

– Нет, – сказал Асфалтер. – Не иногда. – И выложил: – Всегда.

– Кто! – сказал Герцог. Кровь кинулась ему в голову и разом схлынула. – Герсбах?

– Вот именно. – Асфалтер уже не владел лицом, оно смялось от боли. Губы спекшиеся, черные.

Герцог кричал: – Не смей так говорить! Не смей это говорить! – И оскорбленно глядел на Лукаса. Им овладела мутная, тошнотная слабость. Его тело словно ужалось, в один миг ссохшись, выдохшись, заскорузнув. Он едва не потерял сознание.

– Расстегни воротник, – сказал Асфалтер. – У тебя не обморок, нет? – Он гнул книзу голову Герцога. – Колени разведи, – сказал он.

– Пусти, – сказал Мозес, но в голове было горячее варево, и он сидел скрючившись, пока Асфалтер отхаживал его.

Все это время, сложив на груди лапы, на них красными сухими глазами взирала громоздкая бурая обезьяна, испуская зловещий ток. Смерть, думал Герцог. Вот – настоящее. Зверь умирает.

– Тебе лучше? – сказал Асфалтер.

– Открой хоть окно. Вонища в ваших зверинцах.

– Оно открыто. На, глотни воды. – Он сунул Мозесу бумажный стаканчик. – Прими таблетку. Сначала эту, потом бело-зеленую. Прозин. – Пробку не могу вынуть. Руки дрожат.

Герцог отказался от таблеток. – Лук… это правда – про Маделин и Герсбаха? – сказал он.

Взвинченный, с бледным конопатым лицом и чернотами глаз, Асфалтер сказал: – Очнись! По-твоему, я, что ли, это придумал? Наверно, я не очень тактично сказал. Я думал, ты сам давно догадался… Конечно, правда. – И неловким движением своих лаборантских рук он словно сунул ему эту правду – дальше, мол, сам разбирайся. Он натужно дышал. – Ты действительно ничего не знал?

– Да.

– Но теперь-то тебе все ясно? Складывается картина?

Герцог лег грудью на стол и переплел пальцы. Он смотрел на мотающиеся сережки, красноватые и фиолетовые. Остаться в своей скорлупе, уцелеть и выжить – на большее он сейчас не рассчитывал.

– Кто тебе рассказал? – сказал он.

– Джералдин.

– Кто это?

– Джерри – Джералдин Портной. Я думал, ты ее знаешь. Приходящая няня у Мади. Она работает в анатомическом театре.

– Чего-чего?..

– Тут за углом медицинский факультет и при нем анатомичка. У нас любовь. Вообще-то ты ее знаешь, она ходила на твои лекции. Хочешь поговорить с ней?

– Нет, – зло отрезал Герцог.

– Она написала тебе письмо и отдала мне, чтобы я сам решил, передавать тебе или нет.

– Я не буду его сейчас читать.

– Возьми,-сказал Асфалтер. – Может, потом захочешь прочесть. Герцог сунул конверт в карман.

Сидя в вагоне на своем плюшевом месте, с чемоданом на коленях вместо письменного стола, бежавший из Нью-Йорка со скоростью семьдесят миль в час, Герцог недоумевал, отчего он не расплакался тогда у Асфалтера. Он легко пускал слезу, стесняться Асфалтера тоже незачем, они старинные друзья, у них столько общего – происхождение, привычки, характеры. Но когда Асфалтер поднял крышку и показал правду, что-то скверное вползло в его каморку, смотревшую по двор, как дух какой-нибудь забористый или липкая стыдная подробность. Слезы тут не подойдут. Уж очень похабная причина, абсолютно дикая. Вот кто действительно умел с отменным чувством пролить слезу, так это Герсбах. Горячей слезой частенько омывался его карий с краснотой глаз. Всего несколько дней назад, когда Герцог приземлился в О'Хэар и обнимал дочурку, там же был верзила Герсбах, струивший сочувственные слезы. Очевидно, думал Герцог, он и в постели с Маделин обливается по мне слезами. Бывают минуты, когда мне противны мое лицо, нос, губы, потому что у него они тоже есть.

Да, на Рокко в тот день лежала тень смерти.

– Чертовски неприятно, – сказал Асфалтер. Он затянулся несколько раз и бросил сигарету. Пепельница была набита длинными окурками – он выкуривал в день две-три пачки. – Давай пропустим по маленькой. Пообедаем вместе. Я веду Джералдин в «Волну». Там и решишь, как тебе с нею быть.