Герои пустынных горизонтов

Часовой успел увернуться. — Проваливай отсюда! — крикнул он Гордону. — Я не хочу связываться с тобою. — И вдруг расхохотался самым добродушным образом, сумев оценить соль насмешек Гордона, хотя предметом этих насмешек и был он сам. — Ступай, ступай туда, откуда явился, — крикнул он опять. — А если еще придешь швыряться камнями, я закую тебя в кандалы и отправлю на дорожные работы. Там будешь перебрасывать камни с утра до вечера.

Смит подметил непривычную ярость в глазах Гордона и испугался.

— Не обращайте внимания… — беспомощно взмолился он.

Гордон оглянулся и увидел круглое лицо Смита, его глаза, на которые стекал со лба пот, его обвислые усы. — И вы туда же! — насмешливо произнес он по-арабски.

— Ах, да будет вам! — с раздражением вырвалось у Смита.

Гордон удивленно поднял брови. Но через секунду в глазах у него появился веселый, озорной блеск. — Милый вы мой Смитик! — сказал он почти с нежностью. — Вот кому должен принадлежать мир: деловым, здравомыслящим Смитам. — Он снова повернулся к часовому. — Если уж ты не можешь поймать меня, друг, советую всадить мне заряд в спину: одним опасным человеком меньше будет.

— Йа махвус![9] Убирайся вон! — был ответ.

Они пошли обратно в город, и все время у них было чувство, будто солдат целится им в спину, но не решается, или, вернее, не догадывается спустить курок.

Вечером они снова увиделись с Ашиком. На этот раз он принял их в увешанной коврами дальней комнатке, окна которой выходили в сторону мечети. «Здесь тише, чем в других комнатах», — пояснил он им, но его слова едва не заглушил визг радио, доносившийся снизу. Гордону пришлось орать во весь голос, чтобы перекричать этот визг, и притом стоя чуть ли не нос к носу со стариком; это, правда, требовало излишних физических усилий, но зато так было почему-то легче вести разговор о деньгах. Когда Ашик, услышав магическое слово, с хитренькой улыбкой переспросил, чего от него хотят, Гордон придвинулся еще ближе и закричал в глухое ухо старика:

— Денег! Денег! Денег!

— А-а! — Долгий выразительный вздох послужил достаточно красноречивым ответом.

Зная Ашика, Гордон не стал говорить, что деньги нужны для того, чтобы подкупить Талиба и Юниса или организовать захват аэродрома; он просто сказал, что Хамид и его люди нуждаются в деньгах, что без них трудно сохранить силы восстания. — Для дела свободы, для освобождения пустыни!

— Все точно сговорились соблазнять меня свободой, — сказал Ашик. — А какая мне польза от свободной пустыни, если под боком у меня вот в этом самом форте засел недруг — Бахраз и за всякую попытку помочь вам меня ждет тяжкая кара? Какая мне польза, скажи сам?

Гордону очень хотелось спросить, кто еще вел с ним разговоры о свободе, но торопиться с этим не следовало, и он продолжал убеждать Ашика, изыскивая все новые доводы, а тот в ответ только упрямо твердил, что денег у него нет. Наконец Гордон, потеряв терпение, сказал: — Хорошо, не будем больше толковать о деньгах! — и сделал попытку выторговать у старика людей и провизию: ведь и то и другое необходимо для нападения на аэродром.

— Где я возьму тебе людей и провизию? — завопил Ашик, перекрывая шум радио. — Нет у меня ни того, ни другого. Ты посуди сам. Кто живет в моем городе и бывает на базаре? Купцы и лавочники, проповедники и мои родичи. Разве кого-нибудь из них уговоришь помочь вашему делу? Об этом и речи быть не может. Да еще когда тут действуют другие уговоры. Я над своими людьми уже не властен. Они меня и слушать не станут.

— Вздор! — вскричал Гордон, решив, что настало время выяснить, от кого исходят эти «другие уговоры». — Неужели у Ашика совсем нет верных людей? Нет приближенных?

— У меня есть приближенные, — сказал старик. — Но ведь тебе не приближенные мои нужны, а воины.

— Так кликни клич среди твоих горожан, — с надеждой предложил Гордон. — И тот, кто…

Широкий мир за стенами дома вдруг властно напомнил о себе — гнусавый голос иракского певца зазвучал по радио так пронзительно, что даже Ашику стало невтерпеж. Он всплеснул руками, сорвался с места, расталкивая своих прислужников-рабов, подскочил к открытому окну и неистово завопил, чтобы это проклятое радио немедленно выключили. Но тут же передумал и, высунувшись в окно, закричал собравшимся внизу людям, которые смотрели на него, задрав голову, и ухмылялись:

— Принесите мне его сюда. Принесите, я сам хочу его выключить. Где это оно орет?

— У Ахмеда-каменотеса, йа Ашик, — послышались голоса.

— Ахмед! Сейчас же неси радио сюда!

— Но, господин…

— Ты слышал, Ахмед? Я сказал, неси его сюда!

Все это не говорилось, а оралось, и Ашик, смеясь, сказал Гордону: — Лучше уж слушать мои крики, чем завывания шайтана в этой машине…

Ахмед, босой, в пропыленной рубахе, весь точно обсыпанный мукой, предстал перед Ашиком, прижимая к груди миниатюрный радиоприемник, — казалось невероятным, что такая маленькая вещь может производить столько шуму.

— Господин, — начал он, переминаясь с ноги на ногу, — это не мой приемник. Сеид поставил его у меня в мастерской и велит включать, чтобы правоверные могли слушать речи про политику и религию.