– Выход только один, – сказал фон Клюге, – мы должны повести войска в это наступление, на котором настаивает ефрейтор, но при этом стараться всемерно беречь жизни немецких солдат. Не лезть в лоб на неприступные позиции и не укладывать десятки тысяч немцев под пулеметным огнем в стиле прошлой войны. Меня заверили, что нам дадут прорвать большевистскую оборону на самом удобном для этого участке и продвинуться почти до самого Смоленска. Ефрейтор будет доволен. И вот тогда, когда наши войска в этом прорыве постигнет катастрофа, мы ради спасения своих солдат в безнадежной ситуации отдадим им приказ капитулировать. При этом желающие могут выбрать героическую гибель, ибо ловушка для наших армий приготовлена на совесть. Вы сами прекрасно понимаете, что мы не в силах хоть что-нибудь изменить. Мы можем положить всех своих солдат, но никогда не сумеем преодолеть оборону там, где противник решил любой ценой этого не допустить. Большевики два месяца перекапывали траншеями свой передний край и изрядно в этом преуспели. А если учесть, что на большей части линии фронта передовые позиции большевиков прикрыты ста метрами реки, которую еще требуется преодолеть под ураганным огнем, а во вражеских окопах сидит армия, в несколько раз превосходящая численностью всю группу армий «Центр» (позади которой, на тыловой линии обороны, стоит столь же мощный резервный фронт), то, с точки зрения классической военной теории, задача выглядит неразрешимой. В таких условиях положено переходить к глухой обороне, тоже перекапывать траншеями передний край и требовать у Верховного Командования резервов, резервов и еще раз резервов. А все мы знаем, что резервов нет и в ближайшее время не будет.
– А эти дожди? – скривился командующий 9-й армией генерал Штраус, – они начались как по заказу именно тогда, когда это на руку большевикам и их имперским покровителям.
– Я думаю, – сказал командующий 2-й армией генерал фон Вейхс, – что они сами их и организовали. Если имперская цивилизация такая развитая, как мы предполагаем, то она наверняка умеет управлять погодой. Проливные дожди – это дополнительное препятствие для наших войск в преодолении водной преграды и такая мера, которая не даст нашим войскам сходить с дорог, ибо они тут же начнут увязать в многочисленных болотах. Кроме того, их авиация и диверсанты всемерно стараются ограничить наше снабжение. В приданном моей армии сорок восьмом корпусе запас топлива меньше одной заправки, а в подчиненных мне артиллерийских частях запаса снарядов хватит только на пару дней сражения.
– У меня если и лучше, – хмыкнул генерал Штраус, – но ненамного. И у Германа тоже…
– До Смоленска, – глухо произнес генерал Гот, – мои ролики (
– Я тоже протестовал против этого дурацкого наступления, – согласился фельдмаршал фон Клюге, – и тоже без толку. Ефрейтор свято уверен, что только дополнительно захваченная территория хоть ненамного отодвинет его ужасный конец. Ему даже и в голову не приходит, что если он положит немецких солдат в бессмысленных штурмах, то уже некому будет преградить дорогу большевикам в Фатерлянд. Поэтому делайте что хотите, теряйте панцеры, орудия, машины, но берегите людей, потому что именно они составят ту армию, которой мы будем командовать после того как официально перейдем на сторону Империи. Без наших солдат имперским пришельцам мы и даром не сдались…
Это был мой первый полет «наверх». Космический крейсер… Терра инкогнита. Маленький кусочек пока еще неведомой мне Русской Галактической Империи, присоединившийся к Советскому Союзу в борьбе с гитлеровской Германией. Для меня и моих товарищей за словом «империя» скрывается нечто косное, неповоротливое и безразличное к нуждам людей, зацикленное только на благополучии правящего класса. Осыпанная золотом и бриллиантами знать празднует трехсотлетие династии Романовых или открывает начало нового века грандиозным новогодним балом-маскарадом, где все наряды стилизованы под боярские одежды допетровской Руси… в то время как тысячи крестьянских детей умирают от голода, а правящая клика стыдливо повелевает именовать это явление недородом. По всей России доброхоты по копеечке собирают деньги, чтобы купить голодающим немного хлеба, а царские любимцы гноят эту пшеничку в пакгаузах и эшелонах.