Герои

— Добивайся словами всего, что только можно, — пробормотал Кальдер, — вот только речи вооружённого, звучат гораздо приятнее. Так говорил ты. Так говорил наш отец. — И разве не он заодно говорил что-то насчёт семьи? Что нету ничего важнее? И о пощаде? Обязательно подумай о пощаде?

— Когда ты молод, кажется, что отец знает всё, — сказал Скейл. — Теперь я начинаю понимать, что он ошибался, быть может, далеко не пару дюжин раз. Посмотри, в конце концов, как он кончил.

— Верно. — Вымолвить слово было всё равно, что поднять огромный камень. Сколько же времени Кальдер жил и терпел эту отвратную, тупоголовую гору самодовольства на своём пути? Сколько он вынес от него тумаков, издевательств и оскорблений? Его ладонь сомкнулась на металле внутри кармана. Цепь его отца. Его цепь. Нет ничего важнее семьи? Или семья — тот камень, что утянет тебя на дно?

Они оставили позади подбирал-мародёров и с ними картину былого сражения. Вниз, по тихой тропке у крестьянской избы, где Скейл будил его с утра парой дней ранее. Где Байяз гораздо грубее разбудил его прошлой ночью. Это испытание? Проверка, достаточно ли Кальдер безжалостен, чтобы удовлетворить вкусам волшебника? Его попрекали за многое, но за недостаток безжалостности — ни разу.

Сколько же времени он мечтал вернуть себе отцовское место? Мечтал даже прежде, чем отец его потерял, и теперь осталось перескочить последнюю неказистую изгородь. Всего и делов — только кивнуть. Он искоса поглядел на Скейла, сломленную развалину, которой тот стал. Для человека с честолюбием изгородь не велика. Кальдера попрекали за многое, но за недостаток честолюбия — ни разу.

— Ты — тот, кто должен был наследовать отцу, — проговорил Скейл. — Я пытался, но… так и не смог. И всегда считал, что ты лучше годишься в короли.

— Возможно, — прошептал Кальдер. Определённо.

Трясучка приблизился уже вплотную, одна рука на поводьях, вторая покоится на бедре. Он выглядел так расслабленно, как только можно выглядеть в принципе, слегка покачиваясь в такт движению лошади. Но его пальцы совершенно случайно теранулись о рукоять меча, подвешенного в ножнах к седлу, как раз под рукой. Меча, которым владел Чёрный Доу. Меча, которым владел Девять Смертей. Трясучка приподнял бровь, задавая вопрос.

Кровь подкатила к глазам Кальдера. Итак, время пришло. Он получит всё, что хотел.

Байяз был прав. Нельзя стать королём, кое-чем не пожертвовав.

Кальдер сделал бесконечно долгий вдох и задержал дыхание. Пора.

И тихо покачал головой.

Рука Трясучки скользнула в сторону. Его лошадь медленно-медленно отстала.

— Может я и лучший из братьев, — сказал Кальдер, — но ты — старший. — Он приблизил своего коня и вытащил из кармана отцовскую цепь, и обернул её вокруг шеи Скейла, бережно расправив на плечах. Похлопал его по спине и придержал руку, размышляя, когда же он успел полюбить этого тупого болвана. Когда это он успел полюбить кого-то, помимо себя. Он опустил голову. — Позволь мне быть первым, кто склонится перед новым королём Севера.

Скейл заморгал на алмаз, лежащий поверх замызганной рубахи.

— Никогда бы не подумал, что всё может закончиться вот так вот.

Не думал и Кальдер. Но оказалось, он рад, что вышло именно так.

— Закончиться? — Он ухмыльнулся, глядя на брата. — Всё ещё только начинается.

Ушедший на покой

Дом стоял не у воды. У него не было широкого крыльца с перилами. Скамейка с видом на долину рядом с домом была, вот только по вечерам, присаживаясь на неё с трубкой, его тянуло не улыбаться, а вспоминать тех, кого он похоронил. На стыке западной стены подтекала крыша — когда шёл дождь, то есть в последнее время частенько. Внутри имелась всего одна комната, и верхняя полка, чтобы на ней спать, и, если провести решительную черту между сараями и домами, этому с большим трудом удалось бы оказаться на стороне последних. Но тем не менее, это был дом, из хорошего дубового бруса, с приличной каменной трубой. И он был его. Мечты не прорастают сами по себе, им нужно на что-нибудь опереться, и куда-то приходится посадить первое, основополагающее зёрнышко. Либо Утроба так себя утешал.

— Блядь! — Молоток с гвоздём грохнулись на доски, и он заметался по комнате, ругаясь, брызжа слюной и тряся рукою.

Работа по дереву оказалась суровым способом добывать пропитание. Пожалуй, он много реже стал грызть свои ногти, вот только вместо этого принялся вколачивать их в пальцы молотком. Печальная истина состояла в том, и сплошь покрывшиеся ссадинами кисти вынудили Утробу её принять, что плотник из него не такой уж и распрекрасный. В мечтах об уходе на покой потоки света пронизывали окна цветного стекла и искусными завитками ложилась стружка — он мастерил вещи дивной красоты. Резные коньки крыш с вызолоченными драконьими головами, настолько живыми, что стали чудом всего Севера, и народ стекался толпами за мили, чтобы только взглянуть на них. Но оказалось — дерево точно также занозит, гниёт и раскалывается, как и люди.

— Проклятущий ад. — Растирая безжизненный большой палец, с уже чёрным от вчерашнего попадания ногтем.