Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

…Как нетрудно заметить, покойный дядя, некогда выехавший на английские дороги на своем трехколесном велосипеде, проторил путь для героев куда более действенных и интересных. Уэллс будет еще писать (по-своему, конечно, не как мачеха Джессики) и о Новой женщине, и о приказчиках. О последних он напишет особенно много. Он только что, почти не вступая в борьбу, спасовал перед Троллопом, когда речь зашла о сиддермортонском клире, но самому ему скоро предстояло стать своего рода Троллопом мануфактурной лавки. А любимыми его героями на немалый срок сделаются молодые люди, пытающиеся вырваться из своей среды. Уэллс снова и снова словно бы прорабатывал разные варианты собственной биографии. Он прекрасно понимал, что его судьба исключительна. Тот же Хупдрайвер, скорее всего, зря понадеялся когда-либо уйти из-за прилавка. И талантами он не блещет, и не больно-то он умен. Да и тем из героев Уэллса, кто больше походил на своего создателя, не обязательно должно было повезти. Но он не переставал их любить. А тем более – жалеть. Первый из подобных героев появился уже в 1900 году, звали его мистер Льюишем, и имя его даже вошло в заглавие. Книга называлась «Любовь и мистер Льюишем». Читателю, который уже одолел предшествующую часть лежащей сейчас перед ним книги, нет нужды выслушивать содержание этого романа: оно во многом соответствует биографии автора. Особенно точно описан период, когда Уэллс делал первые шаги на педагогическом поприще у Хореса Байата в Мидхерсте. Но Льюишему не суждено стать ни ученым, ни писателем. Женившись, он вынужден теперь всю жизнь трудиться просто ради куска хлеба… И все же не следует думать, что Уэллс покусился на лавры Гиссинга. В романе, как нам обещает его название, кроме мистера Льюишема с его печальной судьбой, есть еще и любовь во всей ее прелести, и жизнь во всей ее красоте, и люди во всей их неожиданности. Один из рецензентов, оценивавших первые бытовые романы Уэллса, удачно заметил, что, когда тот прилагает к человеку свою наблюдательность, выработанную занятиями наукой, это приносит совсем неплохие плоды. Но Уэллсу, обратившемуся к бытовым романам, приходилось упражнять не только и, может быть, даже не столько наблюдательность, сколько память. На сей раз то, о чем он писал, он знал. И не просто видел со стороны, а, что называется, испытал на собственной шкуре. 190 Потом будет создано еще несколько книг, которые можно назвать «романами-воспоминаниями», причем Уэллс не обязательно вспоминает о самом себе. Но память о днях, когда все его окружение составляли люди, ему, тогдашнему, под стать, не пожелает уйти от него и будет снова и снова выплывать на его страницы. Впрочем, после этого короткого отступления (оно же – вступление к дальнейшему разговору об Уэллсе как авторе бытовых романов) нам самое время вернуться к его фантастике. Он, как легко догадаться, еще не перестал ее писать. Ведь и ранний цикл его фантастических романов пока не закончен.