Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

Она каталась по саду и следила, чтобы на обеденном столе всегда стояли свежие розы. Однажды удалось даже свозить ее к морю. К ней приходили друзья, и она любила сидеть около теннисного корта, аплодируя удачным ударам и смеясь каким-нибудь забавным промашкам. В доме давно уже появился граммофон, и они с Уэллсом часами слушали Баха, Бетховена, Перселла и Моцарта. Она приводила в порядок свои дела, чтобы и после ее смерти близким не было никакого беспокойства. Среди ее бумаг оказалась написанная четким почерком записка: «Я хочу, чтобы мое тело кремировали». Сейчас величайшей ее мечтой было дожить до свадьбы младшего сына. Перед болезнью она с ним и его невестой ездила в Швейцарию и Италию. Венчание было назначено на 7 октября 1927 года, она отдала все распоряжения насчет свадебного завтрака и больше всего боялась теперь испортить молодым радость своей смертью. Она умерла шестого. Было решено, что не надо обманывать ее надежд, и свадьба все-таки состоялась в назначенный день. Ее только перенесли на два часа раньше – с одиннадцати на девять, – чтобы обойтись без гостей. Отпевали Джейн в соборе святого Павла при огромном стечении народа. Это были не сторонние люди – только друзья. Но ее любили все. Уэллс взял у настоятеля собора образцы поминальных проповедей и одну из них переписал от начала до конца. Среди последних слов этой длинной проповеди были такие: «Она при жизни была подобна звезде, и теперь огонь возвращается к огню, свет – к свету». «Это было ужасно, ужасно, ужасно! – писала жена Шоу Шарлотта. – Мне было невероятно тяжело… Когда орган заиграл траурную мелодию, мы все встали и, мне казалось, простояли много часов, а орган все играл и играл и рвал в куски наши нервы. Эйч Джи заплакал как ребенок. Он пытался сдержаться, но потом уже не скрывал своих слез. А орган все играл и играл, и нашим мучениям не было конца. Наконец органист остановился, мы сели, и священник, очень похожий на Балфура, начал читать проповедь, написанную, как он сказал, самим Уэллсом. Трудно передать, как это было страшно. В этом было какое-то самоистязание страждущей души. Мы словно окунулись в целое море страдания… И в самом деле – Джейн была из самых сильных людей, каких мне когда-либо довелось встретить… А потом священник дошел до места, где говорилось: «Она никогда не позволяла себе чем-нибудь возмутиться, она никогда никого не осудила», и тут слушателей, каждый из которых, кто больше, кто меньше, был знаком с подробностями личной жизни Уэллса, словно обдало порывом холодного ветра, по собору пронесся какой-то шелест, будто не люди здесь стояли, а расстилалось поле пшеницы, и Эйч Джи – Эйч Джи вдруг громко завыл… Я старая женщина, но только тут я, кажется, поняла, наконец, одну вещь: тяжко бывает грешнику…» Узнав о болезни Джейн, Уэллс написал ей самое, наверное, нежное письмо, какое когда-либо кто-либо от него получал, и после смерти искал способ увековечить ее память. Всю жизнь она урывками писала, и он собрал ее рассказы и выпустил отдельной книгой, которую озаглавил «Книга Эми Катерины Уэллс». Его Джейн снова была Катериной. Он хотел, чтобы читатели познакомились, наконец, не просто с женой Уэллса, некогда переименованной им по своей прихоти, а с самостоятельной и по-своему выдающейся личностью. Он написал к «Книге Эми Катерины Уэллс» обширное предисловие. Джордж Филипп (Джип) превратил его потом в своеобразное предисловие к книге «Уэллс в любви». Потрясение, испытанное в момент похорон, не помешало Уэллсу, впрочем, вернуться к Одетте, цену которой он теперь знал, и даже уступить ее желанию переселиться в Париж. Лу Пиду они тоже не покинули, и лучше всего ему работалось все-таки в этом доме. Именно там из-под его пера вышли две книги, каждая из которых оказалась весьма заметной вехой в его творческой биографии. Первая из них – «Открытый заговор» (1928) – суммировала социально-политические теории Уэллса, вызревавшие на протяжении многих лет и получившие наиболее развернутое выражение в вышедшем за год до этого обширном романе-трактате «Мир Уильяма Клиссольда». Послевоенный Уэллс все больше становится кейнсианцем, иными словами, сторонником регулируемого капитализма. В это же время у него начинает складываться предчувствие грядущей «революции менеджеров».