Георгий Данелия

«Когда мы приступали к съемкам фильма „Мимино“, — вспоминал Кикабидзе, — Данелия сказал, что он хочет сделать ленту, которая своим внутренним пафосом напоминала бы знаменитый роман Ремарка „Три товарища“. Я был знаком со сценарием, и это сравнение показалось мне несколько натянутым. Но вот теперь, думая о законченной картине, я понимаю, что в ней действительно царит атмосфера бескорыстного человеческого братства, так поразительно воссозданная в книге писателя». (На наш же взгляд, фильм «Мимино», несомненно, более совершенное произведение, чем роман «Три товарища» — к сегодняшнему дню изрядно устаревший, с избытком «литературщины».)

В чем-то схожую задачу Гия Данелия поставил и перед Гией Канчели, потребовав от него написать для фильма песню в духе знаменитой «Yesterday» Джона Леннона и Пола Маккартни (правда, ориентировав композитора не на каноническое ее исполнение группой «Битлз», а на версию соул-певца Рэя Чарльза, чья манера куда ближе к кикабидзевской). Конечно, в безупречно шлягерной «Чито-грито», в итоге написанной Канчели для «Мимино», влияние «Yesterday» не прослеживается совсем, но зато кое-что схожее с ней можно уловить в другой, куда менее известной песне, звучащей в самых-самых первых кадрах фильма — тех, где перечисляются участники съемочной группы («Приходит день, уходит день — один из тыщи…»).

«Мимино» заведомо писался на Вахтанга Кикабидзе, но чуть ли не в большей степени стал триумфом для Фрунзика Мкртчяна, роль которого была придумана далеко не сразу (сперва соавторы планировали поселить в номер Валико русского эндокринолога, которого должен был сыграть Евгений Леонов).

Сцена с показаниями мкртчяновского Хачикяна на суде — одна из смешнейших в творчестве Данелии. Вообще «Мимино» (как и почти все другие данелиевские фильмы) состоит из очень коротких сценок — лишь суд и написан, и показан непривычно подробно, но это того стоило, учитывая, кто именно и как солирует в кадре:

«— Что вы можете рассказать по поводу данного инцидента?

— Все могу рассказать. Этот… — Хачикян ткнул пальцем в Папишвили.

— Потерпевший, — подсказала судья.

— Да, потерпевший… открыл нам дверь, а Валико-джан…

— Обвиняемый…

— А обвиняемый ему говорит: „Здравствуй, дорогой“. А этот потерпевший говорит: „Извини, я в туалет схожу“. А она, — Хачикян показал пальцем на Тосю, — начал кричать: „Милиция, милиция!..“

— Значит, вы утверждаете, что обвиняемый не наносил побоев потерпевшему? — спросил прокурор.

— Конечно, не наносил. Пальцем не тронул, клянусь Альбертиком! Потерпевший заперся в уборной, а обвиняемый не смог дверь сломать.

— Значит, дверь он ломал?

— Зачем — ломал?

— Вы сами только что сказали…

— Слушай, дорогой, я русский язык плохо знаю. Просто постучался и сказал, что тоже хочет… Слушай, такие вопросы задаете, что даже отвечать неудобно.

— Ну а люстру он разбил?

— Да. Зачем буду отрицать? Люстру мы разбили. Когда домой пошли, обвиняемый ее случайно покрышкой зацепил.

— У меня вопрос к свидетелю, — вмешалась адвокат. — Скажите — испытывал обвиняемый личную неприязнь к потерпевшему?

— Как не испытывал? Всегда говорил: „Такую личную неприязнь к потерпевшему испытываю — кушать не могу“.

— А вот обвиняемый утверждает, что он не был знаком с Папишвили, — сказал судья.

Хачикян посмотрел на Валико. Тот кивнул.

— Слушайте, откуда знаком? Я же говорю, потерпевший ушел в туалет, а обвиняемый мне сказал: „Рубик, кто это такой? Я его первый раз вижу…“

— Вы сказали, что обвиняемый разбил люстру покрышкой. Как она там оказалась? — спросил прокурор.

— Не разбил, а случайно зацепил.

— Хорошо, предположим… Ответьте на вопрос.

— Мы ему принесли. У него покрышки совсем лысые. Очень опасно ездить. Любители чем думают — не знаю. Всегда аварию делают эти „Жигули“. Прямо смотреть на них противно. Под ногами крутятся, крутятся…

— У нас не „Жигули“, — крикнула Тося. — У нас „Волга“. Врет он все!

— Слушай, не мешай, — рассердился на Тосю Хачикян. — Я тебе не мешал, теперь ты помолчи!

Судья постучала карандашом по графину.

— Чья это покрышка? — спросил прокурор.

— Моя. Я Сурику купил. А у Валик-джан деньги кончились, я хотел продать… чтобы ему одолжить…

— Что же он в Москву без денег приехал?

— Почему без денег? В ресторане туда-сюда закусил, выпил — и кончились».

Мкртчян дополнительно усилил потешность всех хачикяновских реплик своим неповторимым произношением и интонированием. Фразу про туалет он произносит в кадре так: «Он постучал в дверь и сказал: тоже хочет. Такие вопросы задаете, что неудобно отвечать… Даже». Вот это неуместно поставленное в конец, добавленное после паузы «даже» как раз и производит наиболее убойный эффект.

То же и в других случаях: «Когда он пошел в туалет, Валико мне спросил (Мкртчян резко переходит на неестественный, избыточно театральный пафос): „Слушай, говорит, кто он такой, этот потерпевший, куда он пошел?! Я его, говорит, первый раз вижу“». В общем, «Зал лег», как сказано в сценарии «Афоня».