Геологическая поэма

Университет же отыскался всего через десяток домов — вгорячах Валентин едва не проскочил мимо. Краснокирпичный, снаружи он выглядел не столь красивым, как здание, бдительно охраняемое толстой женщиной и острыми копьями, да и внутри был мрачноват, особенно поначалу. Должно было пройти немало времени, прежде чем он стал для Валентина одним из лучших мест на земле…

Поскольку вузовских общежитий Валя отродясь не видывал, да и вообще не был избалован жильем, то усмотреть что-то особенное в помещении, куда его поселили, он никак не мог. Поселили — ну и ладно, большое спасибо. А между тем общежитие помещалось в бывшей церквушке, ныне, впрочем, до неузнаваемости разгороженной внутри на этажи и комнаты, отличавшиеся вместимостью чрезвычайной. И все же неуловимая, но повсюду разлитая торжественная мрачность, как и почти двухметровой толщины стены, продолжали упорно напоминать о том, что здание-то изначально было посвящено богу. Однако сменяющие друг друга поколения проказливых студентов думали об этом менее всего. И уж тем паче — абитуриенты, озабоченные единственно лишь вступительными экзаменами.

Даниил Данилович говорил о вузе, как о деле уже решенном, — он невольно мыслил категориями начала тридцатых годов, когда поступал и учился сам. Конечно, он слышал, что есть ныне такие понятия — «конкурс», «проходной балл», но как-то не придавал им должного значения. А между тем именно «проходной балл», словно шлагбаум, лег поперек Валиной дороги в вуз после того, как он вполне заслуженно схватил на вступительных экзаменах две тройки — по иностранному языку и сочинению. Что до иностранного, то его вины тут почти и не было — получилось так, что в школах, где он учился, почему-то не оказывалось преподавателя этого предмета, и немецкий язык он изучал только два последних года — в девятом и десятом классах. А вот в оплошке с сочинением Валя был виноват сам. Правда, сказался еще, наверное, и невысокий уровень подготовки в сельских школах по сравнению с городскими. Но как бы то ни было, Вале уже можно было укладывать чемодан и брать курс обратно на свои родные шурфы и канавы, если бы он случайно не встретил знакомого геолога из местного академического института. Геолог этот, кандидат наук, занимался какими-то специальными тематическими исследованиями и не раз бывал в партии, где работал Валентин. «Экая хреновина с морковиной! — заявил он, выслушав Валю. — Так мы пробросаемся ценнейшими кадрами. Куда только декан смотрит? Ты подожди уезжать денек-другой, а я буду действовать». Валя, который с юной категоричностью положил себе добиваться всего и всегда в жизни только самостоятельно и только честно, усмотрел в данном предложении столь ненавидимые им все эти «вась-вась» и «я тебе — ты мне», а посему гордо отказался. Однако «академик» без труда переубедил его, доказав в два счета, что существующая система приема в вузы — слепая игра случая и что сегодня, чего доброго, даже сам Александр Евгеньевич Ферсман запросто мог бы срезаться на вступительных экзаменах.

Кто знает, высказал ли «академик» эти доводы и декану геологического факультета, но, видимо, аргументы у него были сильные, потому что Валю приняли кандидатом (по поводу этого двусмысленного звания язвительные однокурсники немало шутили потом), а через полгода, после первой зимней сессии, он стал уже полноправным студентом. Декану — если только у него и были вначале какие-то сомнения — раскаиваться потом в содеянном не пришлось — университет Валя закончил с отличием…

С грехом пополам став пусть не студентом, а всего только кандидатом, Валентин все же каким-то чудом получил место в общежитии — искони геологическом общежитии на Иерусалимской горке. Оно тоже когда-то было церковью, только более сумрачного, что ли, толка, а именно — кладбищенской церковью, где отпевали покойников. Самого кладбища уже давно не существовало — на его месте был разбит парк, однако позади общежития кое-где еще виднелись среди деревьев забытые надгробья минувших времен.