Генрих IV

Ввязавшись в вооруженный конфликт, королева Наваррская встала во главе французской Реформации, дабы защищать протестантизм, а вместе с тем и права принцев крови, прежде всего — своего сына. Главными противниками были объявлены окружавшие королеву-мать чужеземцы — лотарингцы Гизы и итальянцы. Религиозная война приобретала, таким образом, патриотический оттенок. Из королевских эдиктов, направленных на умиротворение страны, признававших определенные права как за католиками, так и протестантами, делался вывод о праве принцев решать, какого вероисповедания будут придерживаться их подданные, по примеру Священной Римской империи германской нации, в которой уже более десяти лет действовал принцип «Cujus regio, ejus religio» — «Чья страна, того и вера».

При этом если Жанна д’Альбре пыталась оправдать свою позицию тем, что она, сохраняя верность королю Франции, которого считала гарантом национального примирения, выступала против плохих советников, препятствующих умиротворению, то Мишель Лопиталь, уволенный с должности королевского канцлера, адресовал упреки непосредственно Екатерине Медичи, иезуитам, Филиппу II и, наконец, герцогу Анжуйскому, возведенному в должность генерального наместника королевства.

Контроль, осуществлявшийся Монлюком над Гиенью, был столь жестким, что Жанне д’Альбре пришлось хитрить и торопиться с отъездом, который приобрел характер бегства. Перед тем как покинуть Нерак, Жанна д’Альбре публично причастилась хлебом и вином, дабы подтвердить свою приверженность протестантизму, а затем вместе с сыном Генрихом, дочерью Екатериной и полусотней сопровождавших их дворян незаметно исчезла, предположительно 6 сентября 1568 года. Следы беглецов обнаружились 8 сентября в Тоннене, куда они прибыли, переправившись через Гаронну буквально под носом у Монлюка. Там с королевой и принцем Наваррскими встретился эмиссар королевы-матери месье де Ла Мотт-Фенелон, пытавшийся убедить их не иметь ничего общего с теми, кто «уже столько раз замышлял гибель сего королевства и дома, для коего вы имеете честь быть самыми близкими людьми».

Ему ответил, по свидетельству Жанны д’Альбре, рассказавшей о беседе с де Ла Мотт-Фенелоном в своих «Мемуарах», принц Наваррский, и этот ответ четырнадцатилетнего отрока был столь афористично ярок (это стиль самой Жанны), что вопрос о его авторстве остается открытым… Генрих будто бы сказал, что направляется в стан мятежников, дабы сэкономить материю для траурных одеяний, поскольку если принцы крови будут погибать один за другим, то им придется носить траур друг по другу, а если же они погибнут все сразу, то и не потребуется траурный убор — вот поэтому-то он и поехал к своему дяде, принцу Конде, чтобы жить и умереть вместе с ним. Когда же Ла Мотт-Фенелон упрекнул его, что они разжигают пламя пожара, который охватит всю Францию, юный принц ответил, что довольно будет одного ведра воды, чтобы потушить это пламя. Поскольку собеседник не понял его, Генрих пояснил: «Пусть кардинал Лотарингский пьет из него, пока не лопнет!» Пересказав эту беседу непримиримых противников, Жанна д’Альбре добавила, что написала об этом не ради восхваления сына и не из стремления быть его историографом. А для чего же тогда еще?

Ла Мотт-Фенелон скоро наскучил Жанне своим обществом, и она направила его к Екатерине Медичи с посланием, в котором излагала мотивы своего решения взяться за оружие: прежде всего, «служение моему Богу и истинной вере». Далеё, «служба моему королю и соблюдение эдикта об умиротворении», сопряженные с любовью «к нашей родине-матери Франции, кормилице стольких людей доброй воли». Наконец, «долг в отношении крови», защита прав «столь славного рода Бурбонов, стебля цветка лилии». Последний аргумент метил в Гизов, уверявших, что они происходят от самого Карла Великого, и на этом основывавших свои притязания на трон Франции.

Долее задерживаться в Тоннене, куда в любой момент мог нагрянуть Монлюк, не следовало, поэтому королева Наваррская с сыном, дочерью и свитой направились в Ла-Рошель. 24 сентября 1568 года они прибыли в лагерь, разбитый у стен Коньяка. Конде, уже две недели находившийся в Ла-Рошели, вышел навстречу им, дабы поприветствовать их. Коньяк, родной город Франциска I, до сих пор хранивший верность королю Франции, решил, наконец, открыть ворота Генриху Наваррскому. Одержав столь важную моральную победу, принц продолжил путь, и 28 сентября все вместе — он сам, его мать, сестра и дядя Конде — прибыли в Ла-Рошель. Отцы города встречали их у ворот. Была произнесена приветственная речь, на которую, как уверяет Жанна д’Альбре, пришлось отвечать ее сыну. И опять (как в случае с Ла Мотт-Фенелоном) Генрих не оплошал, произнеся замечательную ответную речь, в завершение которой остроумно заметив: «Я не умею говорить столь же красиво, как и вы, но уверяю вас, что дела мои лучше слов, ибо делать я научен лучше, чем говорить». Опять в словах юноши угадывается тон его непреклонной матери.