Гений вчерашнего дня

— Долго ум-и-рать нев-е-жливо… — густо прохрипел Шамов. Он вынырнул из подворотни и, поравнявшись с Рябухиным, схватился за живот. Рябухин вздрогнул и нелепо заморгал, как тогда ночью.

Накануне он видел сон. Будто пошёл в театр, и актёр, представлявший зарезанного, вдруг встал у его кресла с торчащим из груди ножом: «Ты зачем убил меня?»

И Рябухин, мгновенно проснувшись, похолодел, натягивая на голову одеяло. А теперь это случалось наяву. Вон мимо скользит воскресший бомж и, тыча пальцем, бормочет:

«У-бийца, у-бийца!..»

Всё это время Рябухин жестоко мучился, не мог поверить, что он, добропорядочный гражданин, за всю жизнь не обидевший и мухи, так легко совершил убийство.

«Я не успел подумать, — заговаривал он себя, — всё произошло слишком быстро!» Раз за разом прокручивая случившееся, Рябухин ломал голову, что оно могло значить, пока не решил, что его руками свели счёты: заставив убить, переложили часть вины. Однако у него что-то не складывалось.

А ночью, после нелепой выходки бомжа, Рябухин понял, что именно. Его озарило сразу, как только он открыл дверь. На пороге стоял молодой человек в расстёгнутой куртке. Рябухин в ужасе попятился, а парень, хватая липкие перила, едва не скатился по лестнице. Мир тесен, Бестин узнал в Рябухине одного из сослуживцев отца, вечно толпившихся у Ангелины Францевны. А по тому, как тот впился в него глазами, понял, что и Рябухин узнал его.

«Вот тебе и сл-у-чай, — мямлил на даче Шамов. — Нет, что ни г-о-вори, над всякой ар-и-фметикой есть своя алгебра…

»

Но Шамов хоть и намекал на вмешательство небес, в Бога не верил. Раз он проводил зиму в монастырском приюте, за харчи чистил скотный двор, таскал вёдра из выгребной ямы.

«Мир без Бога — сиротский дом, — хрустя суставами, проповедовал вечерами молодой священник. Он быстро воодушевлялся, глядя поверх голов, принимал шевелившиеся губы за молитву. — Бог, как отец, один, и другого не бывает…»

«Бог, как отец, один, — зубоскалил про себя Шамов, — но отец у к-а-ждого — свой…»

А весной ушёл побираться и воровать.

Свой опыт однажды ставили на женщине. Руку ей оттягивала сумка, и она не выпустила её, когда Бестин совал ей пугач. Она взяла его за дуло, растерянно хлопая ресницами, и веснушки на её лице прыгали, как чёртики на пружинках. Бестин кивнул подбородком в сторону бомжа. Жест был красноречив, но женщина только испуганно переминалась. Бестин состроил страшную гримасу.

И тогда, уронив пугач, женщина разревелась. У неё потекла тушь, а веснушки стали наползать друг на друга, сбиваясь в жёлтые пятна.

Не выдержав, с хохотом вскочил Шамов.

«Курица!» — разозлился Бестин.

С тех пор женщин не трогали.

Едва Бестин закрыл глаза, навалился кошмар. Вот он сидит в кровати, обложившись подушками, как в детстве, когда бредил в жару, а в дверях стоит кто-то, чьего лица не разобрать под складками чёрного капюшона. Бестину кажется, что это его отец.

— Ты же умер… — шепчет он.

— Ну и что, — опустился на кровать человек в чёрном.

— Разве мёртвые не воскреснут?

По стенам закружились тени, поплыли, растворяя комнату. Время повернулось вспять: вот Бестин снова стоит у морозного окна, глядя в метель, слушает нудный голос няни, вот опять угрожающе тикает будильник, словно детство никуда не уходило.

— А что, уже наступил конец времён?..

Бестин хотел продолжить, но смутился.

— Он и не прекращался, — отрешённо промолвил человек в чёрном. — Апокалипсис происходит ежеминутно, только его не замечают… — Он тяжело вздохнул. — Но оставим философию, я не за этим пришёл… Скажи, разве можно так с людьми? — Отец вдруг стал строгим и чужим, и Бестин почувствовал, что его испытывают, точно он сам недавно испытывал Шамова.

«Нет-нет, это не отец, — завертелось в голове, — он подделывается, чтобы обмануть меня! В его голосе нет любви…»

— Ну-ну! — ухмыльнулся незнакомец. — На свете вся мерзость делается во имя любви… И Бога распяли её именем!

Он промокнул лоб, показав землистое лицо. Бестин хотел возразить, но человек в чёрном поднял руку.

— Брось, себе все адвокаты, никто не признается в собственной подлости, — устало махнул он и вдруг перешёл на «вы». Его голос зазвучал вкрадчиво, заползая в душу, точно змея: — А вы, Борис Берсеньевич, стало быть, на этой подлости промышлять вздумали?

Стало слышно, как тикают часы.

— А почему бы и нет? — храбрился Бестин. — Мира не переделать…

Последовал вздох такой долгий, что задрожали стёкла.

— Это верно, его можно лишь искупить… Только вот сплёл раз паук паутину, ждал, ждал, а никто в неё не попадался.

Так и засох в углу! А в его сеть после муха угодила.

Дурные дела долго по свету бродят…

— Уж не явился ли ты читать мораль? — огрызнулся Бестин.

— Я?.. Ну что вы! У меня другая цель…

— Что, душу купить? — Бестин боялся ответа и оттого заговорил шёпотом.

— Ах, сколько пафоса! — также шёпотом передразнил человек в чёрном. — Душу-то по пять раз на дню закладывают…

Какая там цена! — Он наклонился, демонстрируя кошачьи зрачки. — Нет, я больше предостеречь… — Взяв Бестина за пуговицу, привлёк к себе. — Не боитесь сообщника?

Ну, как донесёт?