Гений столичного сыска

– Пожарные что-нибудь говорили о возникшем пожаре? Может, строили какие-то предположения? Вы ведь должны были слышать.

Дворник почесал затылок:

– Слышал… Старший там среди них был… Так он говорил, что пожар, кажись, от лампы керосиновой произошел.

– «Кажись» или точно говорил? – строгим голосом уточнил Воловцов.

– Точно говорил, – заверил дворник и для убедительности ударил себя кулаком в грудь.

– А вправду говорят, что у вас собаки злые? – как бы между прочим поинтересовался судебный следователь по особо важным делам.

– Злые, ваш бродь. Лают так, что спасу нет, – охотно ответил дворник Савельев. И тотчас пояснил: – Это когда кто мимо двора проходит. А чтобы кому из посторонних людей во двор войти, так это ни-ни. Коли кто ночью во двор сунется, так они и покусать могут…

– А где они сейчас? – поинтересовался Воловцов. – Что-то я их не слышу совсем.

– Так закрыл от греха подальше, – пояснил Евсей Савельев. – Чтобы, не дай бог, не покусали кого. Последнее время по двору много разного люда ходит: полицейские, следователи, вы вот опять же…

– Ясно… А в ту ночь, когда все это случилось, собаки, выходит, не лаяли, – то ли для дворника, то ли для самого себя заключил Иван Федорович.

– Не, ваш бродь, не лаяли, – приняв последние слова судебного следователя за вопрос, ответил Савельев.

– А где мне медника Федота Карпухина найти?

– Так вон его дверь, – Савельев показал на высокое крыльцо с зеленой дверью.

Поднявшись по ступенькам, Воловцов потянул за ручку, но дверь оказалась открыта.

– Хозяева, можно к вам? – крикнул Иван Федорович, переступая порог.

Ему навстречу вышел худощавый крепкий мужчина лет сорока пяти.

– Вы Федот Карпухин? – спросил Воловцов.

– Именно так, барин.

– Я судебный следователь по особо важным делам Воловцов, – представился Иван Федорович.

– Знаю. Вы присаживайтесь вот сюда, – показал он на две табуретки, стоявшие подле стола. – Спрашивайте.

– Значит, вы первым обнаружили пожар? – спросил Воловцов, присаживаясь. – Расскажите, как это было.

– Вышел я в пятом часу утра справить малую нужду. Квасу вечером выпил две большие кружки, вот к утру и повело, – словно оправдываясь, заговорил медник. – Встал, значит, вышел на крыльцо. И вдруг чую – дымом пахнет. Опосля гляжу: дым-то из флигеля идет. Думаю, генеральша к утру замерзла, велела, значит, печь растопить. Ан нет, дым-то из-под кровли вьется. И огонь в стеклах отражается, где, значит, сама генеральша квартирует. Ну, я, извиняюсь, так и не оправившись, ноги в руки и к дворнику нашему, Евсею, будить его. Опосля сына своего разбудил, послал за будочником, сам же дунул в участок, а дворник Евсей, стало быть, за пожарными побег. Покуда те ехали, тушить помогал вместе с сыном… Вот такие дела.

– А вы, значит, в доме Тальских проживаете? – подлаживаясь под тон медника, спросил Иван Федорович.

– Да, я с сыном Алешкой, дочерью Ульяной и супружницей своею Лизаветою квартиру тут, в доме, нанимаю с тех еще пор, как усадьба за генералом Безобразовым была. Ну а как его дочка во владение вошла, не погнала нас, дай бог ей здравствовать многие лета, оставила тут проживать… Да я не один с семьей в доме-то квартирую. – Федот Карпухин говорил охотно, как это частенько бывает с людьми, которым нечего скрывать, и нередко случается с людьми, пытающимися утаить в разговоре то, что от них надеются услышать. – Есть еще один жилец, отставной, значит, корнет Тимошин, старикан годов под восемьдесят. Тоже живет в доме с тех пор, как усадьба генеральскою была.

– Коли вы такой стародавний здесь житель, должны знать: ладила генеральша с мужем или нет? – спросил Воловцов и прямо посмотрел в глаза меднику Карпухину.

Тот глаза не отвел и ответил так:

– Всяко бывало. Как оно без того…

– То есть без ругани и скандалов у них, выходит, не обходилось? – уточнил судебный следователь Воловцов и взялся за карандаш.

– Мы с супружницей Лизаветой тоже, бывает, лаемся, – пожал плечами Карпухин, – и что? На то она и семья!

– А как ладила генеральша с племянником? – задал новый вопрос Иван Федорович.

– Это с Константином Леопольдовичем-то? – посмотрел на Воловцова медник Карпухин.

– С ним, – подтвердил Воловцов.

– А не племянник он ей, – неожиданно изрек Карпухин.

– А кто? – изобразил удивление Иван Федорович.

– Внук, – ответил медник. – Ее сынок, Александр Осипович, его с какой-то актриской нагулял.

– Да вы что? – промолвил Воловцов с изумлением, какое встречается от впервые услышанной новости.

– Ага, – охотно подтвердил Карпухин и, воровато оглядевшись по сторонам, понизил голос: – А еще сказывают, что Константин Леопольдович вовсе не племянник генеральши и не внук, значит, а сын ейный, незаконнорожденный. О как!

– Ну это вы, право, загнули, – заключил Воловцов, прикинув, что, ежели Константину Леопольдовичу сейчас (согласно данным в деле) двадцать семь лет, а генеральше Безобразовой на момент смерти было семьдесят шесть, стало быть, рожала она его без малого в пятьдесят лет. Чего быть, скорее всего, не могло.

– Говорят… – пожал плечами медник Карпухин, изобразив на лице показное безразличие. – А уж верить этому али нет, дело ваше…