Генерал

29 сентября 1942 года

Стази лежала на третьем этаже унылого здания на Крупсштрассе, где с первого этажа доносились пронзительные крики рожениц. Все было серое: стены, белье. Кусок неба в окне и даже, казалось, листва припорошена сероватой пылью. Она лежала бездумно и, ощущая себя легкой и пустой, как эта несущаяся по улицам пыль. В принципе, все обошлось на удивленье спокойно, если бы не…

И Стази снова, как дурной фильм, принялась прокручивать ленту случившегося.

Моложавая дама, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, легко втащила обмякшую Стази в свою крошечную комнату, дала воды и достаточно жестко потребовала объяснений. И та, сжигая все мосты, но не называя имен, рассказала ей свою совершенно обычную для женщины на войне историю.

– Но почему вы не хотите оставить ребенка? – осторожно спросила женщина, к удивленью Стази на прекрасном русском. – Я не сомневаюсь, немецкий офицер будет счастлив, немцы очень любят детей.

Стази вспыхнула, и лицо ее пошло красными пятнами.

– Я… Я люблю другого.

– И неужели тот, кого вы любите, настолько низок, что будет рад убийству, настолько мелок, что не примет вас с чужим ребенком?

Стази подняла тяжелую голову.

– Не надо меня уговаривать, прошу вас. Поверьте, у меня нет выбора: или аборт, или смерть.

Женщина подняла голову Стази за подбородок и долго смотрела на ее распухшее от слез лицо. Прошло несколько мучительных минут. Наконец, женщина глянула на часы и решительно села напротив.

– В таком случае, фройляйн, нам придется играть в открытую – иначе я не смогу вам помочь. Ваше счастье, что вас увидела я, а не какая-нибудь из тех маленьких сучек, что носятся по всем штабам и канцеляриям. Я – Верена фон Дистерло, уехала из красной России в двадцать шестом, но всю жизнь боролась и буду бороться за ту Россию, которую я потеряла. А теперь вы скажете мне всё и быстрей, ибо времени мало, через минут пятнадцать здесь начнется совещание.

Стази, зажмурив глаза, рассказала о Герсдорфе, замке, работе, Ленинграде. Верена, не перебивая, слушала, иногда черкая что-то тонкой ручкой в крошечном блокноте.

– Хорошо. Вернитесь сейчас в приемную, вот пудра, помада, приведите себя в порядок немедленно. Никому ни слова. Я сделаю все, что могу, хотя, думаю, вам известно, что аборты в Германии запрещены. Ничему не удивляйтесь и не показывайте виду, что бы ни случилось. Идите же.

Стази, пошатываясь, подошла к двери и уже открыла ее, как ей в спину раздался убийственный вопрос:

– Но кто тот, ради кого вы идете на такой риск?

Стази только до крови прикусила себе руку.

– Он ничего… ничего не должен знать… он не знает…

– А, так он здесь?! Русский?! – Стази молчала. – Смешная девочка, я все равно пойму. Впрочем, уходите же быстрей.

Время шло, но ничего не происходило. Рудольф покидал Бадсфельд все чаще, но зато пребывание старого барона стало продолжительней, и он нередко пускался со Стази в отвлеченные разговоры о Германии и России, никогда не упуская случая заметить, как она поправилась и похорошела.

– Вы стали настоящей немкой, фройляйн. Еще бы пара-тройка прелестных малышей, и я готов примириться с вашим дальнейшим и окончательным нахождением в моем замке. Удивляюсь, куда смотрит мой сын. Все эти жалкие потуги изменить политику, создание мифических отрядов – какая детская возня. У этих, нынешних, напрочь отсутствует чувство мистического – поэтому всю мистику полностью прибрало к себе СС, извратив и опорочив. Дураки и те и другие! – И старый барон ласково похлопывал Стази по щеке, и она каждый раз с ужасом ожидала, что сейчас он потащит ее в постель. И ей придется согласиться.

Оставаясь у себя наверху, одна, в длинные осенние ночи, Стази суеверно пересчитывала сроки, проверяя свое тело так, будто оно было чужим, враждебным и уже почти мертвым. От бессонных ночей или от беременности под глазами у нее легли черные круги. Несколько раз она пыталась как бы невзначай жаловаться Рудольфу на то, что она устала, что ей душно в старом замке, но Герсдорф, уже глядя на нее практически как на жену, уверял, что это глупости, и что дело женщины ждать своего возлюбленного и не роптать. Тем более когда мужчина занимается столь важным и ответственным делом.

– Я уже говорил тебе, что месяц назад штаб группы армий Центр одобрил, наконец, план деятельности русского освободительного комитета, и сейчас мы намерены выпустить листовки с воззванием в количестве миллиона! Представляешь, миллиона! Такого еще не было! И момент отличный: мы наступаем, и высшему составу Красной армии эта листовка может показать путь в новое будущее, а красноармейцев убедить в бессмысленности их сопротивления.

– Так разве я не нужна сейчас в Берлине, где идет такая бурная работа?

– О, сейчас не сорок первый, квалифицированных переводчиков хватает, и мне гораздо приятней видеть тебя в замке, а не в прокуренных вонючих берлинских канцеляриях.