Генерал-предатель

— Я вам не враг, — сказал Гаунт со все еще раскрытыми руками. Ландерсон бросил на него взгляд. Из того, что ему говорил боец сопротивления раньше, это совсем не было правдой. Но партизаны – если эти существа были ими – поймали их в ловушку и приперли к стенке более основательно, чем смогли сделать это силы архиврага с самого прибытия на Гереон. Разговор был единственным выходом из ситуации. Любые попытки подраться вели только к двум вещам: смерти и провалу миссии.

— Пакс Империалис, — повторил Гаунт. — Мы вам не враги. Меня зовут Гаунт. — Он постучал себя в грудь. — Гаунт.

Существо в тенях все еще не опустило оружие. Но оно снова заговорило, теперь более четко.

— Ххаунт.

— Гаунт. Ибрам Гаунт.

— Хх-хаунт. — Голос был гортанным и булькающим, грубым со странным акцентом.

— Поговаривают, — прошептал Ландерсон, медленно и очень осторожно, — что Лунатики все еще пользуются старым языком. Старый Готик. Или его диалектом.

Мысли Гаунта помчались. Основным языком Империума был Низкий Готик, с некоторыми вариациями в зависимости от региона, а стилизованный Высокий Готик использовался Церковью, и другими организациями, такими, как Инквизиция, для официальных записей, прокламаций и обрядов. Все нити уходили корнями в прото-Готик, который был языком человечества в ранние дни Эпохи Экпансии. Как и большинству хорошо образованных людей, Гаунту необходимо было изучать Старый Готик в процессе обучения. В Схоле Прогениум на Игнатус Кардинал, Высший Учитель Бонифаций с почти садистским удовольствием тестировал своих юных учеников на эпических поэмах на Старом Готике таких, как Путник в Пустоте и Мечта Орла. Так много вещей заполнили голову Гаунта с тех пор, так много вещей, которые заставляли забыть старые знания.

Думай! Вспомни что-нибудь!

— Хистью, — начал Гаунт. — Айем... ах... айем уклепт Гаунт, оф... хр... Танит Хис Ворлде.

— Что за фес? — пробормотал Бонин, бросая взгляды на командира.

Лоб Гаунта морщился от концентрации. Сейчас он почти мог видеть Бонифация, чувствовать заплесневелую комнату Схолы, Вайнома Бленнера за партой рядом с Гаунтом, рисующего косоглазого эльдара на грифельной доске.

— Не подсматривай в учебник, Учащийся Гаунт, — окликнул Бонифаций. — Проанализируй вербальную форму, молодой человек! Начинай! «Айем уклепт... Хес уклепт...» Давай, сейчас! Бленнер? Ты что там рисуешь, мальчик? Покажи классу!

— Хистью, соул, — сказал Гаунт, уже более обдуманно. — Айем уклепт Гаунт оф Танит Хис Ворлде. Преяти, хват уклептед эстоу?

— Синаллф айем уклепт, — ответил партизан. — Оф Герюн Хис Ворлде. — Его голос капал, как клей в жарком воздухе.

— Хистью, Синаллф, — сказал Гаунт. — Биддю халлоу, эндсо оф сед халлоу уитт меани гуде рест.

— Ты с ума сошел фесов придурок? — прошептал Роун.

— Заткнись, Роун, — выплюнула Керт. — Ты что не видишь, что он чего-то добился? — Гаунт отважился сделать шаг вперед. Болотная вода плескалась и пузырилась вокруг его сапог.

— Биддю халлоу, — повторил он. — Биддю халлоу, эндсо оф сед халлоу уитт меани гуде рест. — Партизан немного опустил свой лаз-лок и сам сделал шаг вперед. Он вышел из тени мангрового дерева. Гаунт услышал вздох Керт.

Партизан не был, как уже начал бояться Гаунт, каким-то мутировавшим гибридом человека и мотыля. По крайней мере, на первый взгляд он полностью походил на человека.

Но это не делало его менее устрашающим. Он был высоким, на голову выше, чем Гаунт или Маквеннер, самых высоких членов отряда. Он бы даже возвышался над Колмом Корбеком или Браггом, Трон упокой их обоих. Но он был таким же высоким, как и худым. Большие и мощные, но тощие, как от голода, его длинные ноги полностью состояли из тугих мускулов с полным отсутствием жира. То, что Гаунт поначалу ошибочно принял за выпученные фасеточные глаза насекомого, оказались овальными блестящими чешуйками, зафиксированными, как мозаика, вокруг его глаз и покрывающими его бритый череп. Сами глаза были узкими сверкающими щелями. Его крылья представляли собой сегментированную накидку, которая была покрыта большим числом серых перьев. Накидка висела на ремнях, которые были на горле и плечах человека. Его одежда была рваным тряпьем, и как эти лохмотья, так и его кожа были покрыты чем-то, напоминающим клей, который блестел и переливался серым цветом. Серебряные подвески были у него на шее, а серебряные браслеты и кольца украшали его пальцы и длинные худые руки. У него были длинные гладкие усы, так же обмазанные серым веществом, которые имели сходство с мандибулами насекомого и добавляли впечатление, что он мотыль в человеческой форме. Его длинное, свободно висящее оружие не было, как теперь ясно видел это Гаунт, лаз-локом. Вообще-то это был мушкет старинной модели, такой же длинный, как и высокий партизан. Молоточковый механизм с куском кремния служил запалом. На конце дула длинной тонкой винтовки было встроенное грязное, зазубренное лезвие.

Держа оружие наготове в одной руке, партизан поднял другую и показал свою открытую серую ладонь Гаунту.