Генерал и его армия

Генерал, заложив руки за спину, походил взад-вперед по горнице, погуживая себе под нос свое любимое: "Мы ушли от пр-роклятой погони, пер-рестань, моя радость, др-ро-жать!..", и стал против красного угла, разглядывая иконы.

- Это сей же час уберем, - поспешил к нему ординарец. - Это живенько!

- Зачем? - удивился генерал. - Чем они мешают?

- Мешают думать командующему, - тот ему отвечал молодецки, с восторгом в голосе. - Мысли отвлекают в ненужное направление.

Ординарец этот был, что называется, деланный дурак, то есть не от природы глупый, а для своего же удовольствия. Не рохля, а вполне даже расторопный, но говорил часто невпопад и еще очень этим гордился. Особо раздражало генерала, что он вместо "Слушаюсь" усвоил отвечать: "С большим нашим пониманием!" - и никак его было не отучить. Ответил и на сей раз, когда генерал велел ничего в красном углу не трогать, оставить как есть.

Уже закипая, поджав губы недовольно, генерал разглядывал темные лики Спасителя, великомученицы Варвары, Николы Чудотворца, - подержал палец над лампадкой, потрогал черное потресканное дерево киота.

- Вот это - как называется?

- Это? - Ординарец не понял еще, что осердил генерала, и отвечал также молодецки, с восторгом: - А это, Фоть Иваныч, никак не называется!

- Вот те раз! - даже ошеломился генерал. - Мастер их делал - может, три тыщи за свою жизнь, - и это у него никак не называлось?

- Ящичек - и все.

- Тьфу! - сказал генерал. - Подай мне бекешу. А шинель свою - оставь дома. И чтоб к моему приходу знал бы точно, как этот ящичек называется.

И ординарец, все понявши, только ему и ответил "большим нашим пониманием". Более генерал ничего от него не услышал и самого его не увидел никогда.

Настала минута Шестерикова вступить в сектор генеральского наблюдения с котелком и с крышечкой.

- Боец, подойдите, - услышал он голос с высокого крыльца, недовольный и обиженный, но это не к Шестерикову относилось, а к морозу, какого начальство, угревшееся в избе, не ожидало, - так уже должно было на кого-нибудь обидеться. Незнакомый грозный человек стоял, поеживаясь, подергивая плечами, картинно при этом расставив ноги в бурках и утвердив руку на кобуре маузера.

- Слушаюсь, товарищ командующий! - Шестериков подошел резво и доложился по форме, чему котелок и крышечка не помешали. Всю остальную жизнь он изумлялся, каким это чутьем признал он под бекешей без петлиц не просто генерала, а - командующего, и объяснения не находил. Разве что маузер в деревянной кобуре его надоумил, какой он видал в кино у революционных братишек и комиссаров.

- Будете меня сопровождать, - объявил генерал, оглядывая серое небо. Автомат у вас полный? Пару бы дисочков иметь в запас...

Сердце Шестерикова стронулось и сладко покатилось куда-то. Все же он возразил, что связан приказанием - отнести обед захворавшему старшине. Генерал поморщился, но внял, согласно кивнул. И произнес волшебные слова:

- Валяйте. Я подожду.

С этими словами река судьбы генерала и малая речка Шестерикова начали сливаться в одно.

- Я по-быстрому, - обещал он генералу не совсем по уставу и, зачем-то ему показав котелок, метнулся исполнять это самое "валяйте".

- А сам-то пообедал? - спросил генерал вдогонку. И, отсылая дальше рукою, себе же ответил: - Хотя ладно, там нас накормят.

С крупного шага история перешла на рысь. Но не таков был Шестериков, чтоб еще пехаться до этого старшины, будь он неладен со своей хворобой, однако и вылить обед на снег он тоже не мог. Заскочив за угол, в проулок, он малость отхлебал из котелка через край, ссыпал в рот горсточки три каши, отломил полгорбушки хлеба и положил за пазуху, чтоб не обмерзла. Там еще когда накормят, успокоил он шевеление совести, а пока дела серьезные предстоят, не под кожушком лежать, считать тараканов на потолке. На его счастье, двое дружков из своей же роты топали по проулку, сопровождая местную деву и стараясь наперебой, с обеих сторон, ее насмешить. Шестериков напал на них диким коршуном и с ходу распатронил, отобрал два тяжелых диска, а взамен отдал свой неполный, заодно и обед им вручил - с приказанием от имени командующего доставить срочно. Спустя лишь минуту предстал он снова пред генералом - и в самое время успел: в заиндевевшем окошке углядел он продышанный уголок, а в нем чей-то обиженный и завидущий глаз - поди, ординарца, на которого генерал за что-то прогневался. И еще подумалось, что не к добру этот глаз окошко сверлит, - хотя и не верил Шестериков ни в понедельник, ни в число тринадцатое, ни в черного кота, но верил в порчу и сглаз.

- Уже? - спросил генерал и поглядел с одобрением на Шестерикова, готового к черту в зубы идти. - Ну, потопали.

И так-то они - хрум-хрум - начали свой путь по снежку: генерал впереди, при каждом шаге отбрасывая маузер бедром, Шестериков - приотстав шагов на восемь. За околицей набросился на них степной ветер, стало уныло и даже страшновато, но генерал шага не убавлял, что-то его изнутри грело и двигало вперед.