Генерал-фельдмаршал Голицын

— Принять ли мне мир от гяуров? — Муртоза-паша собрал своих старших беев на смотровой башне замка. По Всему было видно, что старый паша согласен принять царские условия. Но Алхан-бей с окровавленной повязкой на голове — вчерашний след казачьей сабли — показал на ногайскую степь, откуда поднималось облако пыли:

— Глядите, калга-султан ведет нам на выручку всю ногайскую орду. Неужели МЫ сдадим крепость гяурам, не дождавшись исхода степной битвы?

До Петра I тоже долетела весть, что татары смели дворянскую конницу и мчатся на русские обозы. Вести привез сам глава дворянского ополчения князь Оболенский. Железный шлем-шишак у воеводы был сбит, щека рассечена, он не говорил, а хрипел:

— Государь, нужна подмога! Татарва прет — видимо-невидимо. Сняли передовые караулы, идут прямо на лагерь.

— Дворяне, мать вашу так! — озлобился Петр. — Легкоконных татар испугались! — И обернулся к Головину: — Что стоишь, глаза таращишь, выводи гвардию, спасай обоз!

Преображенцы и семеновцы успели встать перед ободом по воинскому регламенту в шестишереночный строй. Сонных ополченцев, уходящих от погони, пропустили в обоз, а затем сомкнули ряды. И завывающую орду встретили шестью залпами в упор. Передовые ордынцы попадали вместе с лошадьми, свалился с лошади и калга-султан, сам ведший орду в атаку. Молодой татарин-батыр быстро соскочил с коня, посадил на него калгу-султана. Затем повернулся к русским, натянул лук. Звонкая стрела впилась в ногу князю Михаиле, когда он повернулся к строю своей роты и махнул шпагой, призывая солдат к атаке.

Михайло даже не понял сгоряча, что ранен, и шагнул вперед. Тут острая стрела под ботфортом обломилась, и ногу охватила нестерпимая боль. Стрела попала в пятку.

— Русские отбили орду ногайцев… — Муртоза-паша передал подзорную трубу горячему Алхан-бею.

— Но может быть, на выручку ногайцам придет еще Девлет-Гирей! — сомневался Алхан.

— Гляди зорче, Алхан-бей! Крымская орда повернула от Дона в степь! — Муртоза-паша показал на удаляющееся пыльное облако.

И в самом деле, Девлет-Гирей, который с речного откоса тоже наблюдал, что творилось у Азова, сердито бросил своей свите: «Калга-султан московитами отбит, а галеры гяуров снимаются с якоря. Придется и нам уходить в степь. Не можем же мы атаковать русские галеры на Дону в конном строю!»

И крымская пятидесятитысячная орда ушла от Дона.

— Все мы брошены! — рассердился Муртоза-паша. — Но мы честно бились с гяурами и выполнили свой долг! Надобно упредить неизбежный и успешный штурм русских — поднять белый флаг! А ты, Алхан-бей, сам пойдешь к московитам и останешься там заложником. Царские условия для нас, впрочем, почетные. Ведь у нас лет боле даже свинца для отливки пуль. Ведь ты, Алхан-бей, стрелял в последней атаке в неприятеля пулями, отлитыми из переплавленных золотых и серебряных монет. Сражаться нам боле нечем. Я сдаю крепость!

Явившиеся в русский лагерь турецкие парламентеры упрямились только по одному пункту — выдаче изменника Якова Янсена. Особливо противился муфтий — ведь Янсен недавно принял магометанство!

— Янсен для меня не честный слуга Аллаха, а чистый предатель. Предателю же нет веры! — твердо заявил царь.

И Муртоза-паша отдал царю Янсена. На другой день русские вступили в Азов, где турки оставили всю артиллерию.

Турецкий же гарнизон, вместе с женами и детьми, был усажен на галеры и казачьи челны, которые и высадили его на ногайский берег, откуда их забрали турецкие суда.

В русском лагере пировали. А в палатке Михайлы князь Дмитрий у изголовья брата, Метавшегося в бреду, прикладывал ему к голове мокрое полотенце. Впрочем, вспомнили Михаилу и в царской ставке, где сам Петр выпил за Михаилу Голицына как за русского Ахиллеса, уязвленного стрелой. Царь хорошо знал греческую мифологию.

Однако, в отличие от Ахиллеса, князь Михайло не погиб от острой стрелы. Он скоро очнулся, жар спал, и только пята нестерпимо болела.

— Сейчас мы сделаем небольшую операцию, молодой человек, а чтобы не ощущать боли, выпейте-ка две чарки перцовки, легче будет! — посоветовал лекарь, толстый рыжий немец. Царь прислал к князю Михаиле своего личного медика Блюментроста-старшего.

Ничего не скажешь, у Блюментроста были крепкие сильные руки — он сумел извлечь наконечник стрелы полностью, сделав на пятке глубокий надрез.

— Ну вот, капитан, антонов огонь ногу не поразил, а я хорошо промыл рану спиртом! — с видимым удовольствием заключил лекарь.

— В строю-то я останусь? — жалобно вопросил Михайло, боле всего озабоченный тем, что настал конец воинской службе.

— Останешься, непременно останешься! — пробасил кто-то у изголовья. Михайло поднял голову и охнул: сам царь!

Петр I уже тогда почитал себя не только добрым плотником, но и недурным медикусом, хотя еще и не взял уроки медицины у знатного хирурга Рюйша. Впрочем, он часто бывал на операциях Блюментроста.

— Даже если будешь хромать, капитан, в строю я тебя все равно оставлю, мне такие храбрецы нужны! — С этим напутствием царь вышел из палатки.