Генерал-фельдмаршал Голицын

Борис Петрович только головой покачал — не мог же он признаться старому лису, что он-то, ближний боярин, никакой близости с царем не имел и в той доверительной переписке, которую имел с Петром гетман, он, командующий всем южным войском, не состоял.

Мазепа не без внутренней насмешки рассматривал покрасневшего от гнева боярина, но потом вдруг смилостивился и согласился двинуть свою конницу поближе к Крыму, прикрыть тыл шереметевского войска от набегов-татар.

— Ну спасибо, Иван Степанович, уважил! — Напоследок чувствительный боярин даже прижал Мазепу поближе к сердцу, трижды облобызал.

— Старому другу от меня всегда помощь будет! — важно сказал Мазепа, а про себя смеялся. Он-то знал от запорожцев, что крымский хан со стотысячной ордой уже переправился на правую сторону Днепра и пошел к Дунаю на соединение с турками. От Крыма русским никто уже не грозил, и казаки Мазепы могли спокойно ловить рыбешку в речке Коломаке.

* * *

После того как под Белгородом собрано было великое войско — в 120 тысяч, Борис Петрович отслужил в соборе торжественный молебен и на другой день двинулся в поход.

— Майская степь была усыпана дивными цветами, покрыта высокими травами, но русских сияющие майские дни не очень-то радовали — помнили еще, как загорелась степь в первом Крымском походе и войско Василия Голицына, так и не встретив ни одного татарского разъезда, вынуждено было от пожаров повернуть вспять.

Но на сей раз Бог миловал, и войско боярина беспрепятственно дошло до местечка Каменный Загон, что на Днепре. Здесь по высокой воде не торопясь переправили струги с провиантом, осадной артиллерией и тяжелыми воинскими припасами через пороги Днепра.

А ниже порогов стало переправляться и само войско Шереметева.

В переправе много помогли запорожские казаки на своих легких чайках, ходивших и на веслах, и под парусом. На этих чайках запорожцы в течение почти ста лет спускались вниз по Днепру и выходили в Черное море. Они легко уходили от тяжелых многопушечных османских кораблей, и все побережье Черного моря было открыто для их набегов. Но запорожцы не только грабили и поджигали — они освобождали из турецкого плена сотни невольников, в основном украинцев и русских, уведенных из пределов Московской державы крымцами на невольничьи рынки Кафы. Многие из освобожденных колодников записывались потом в запорожское войско, и от морских набегов войско не слабело, а еще более усиливалось.

Турецкие султаны пробовали было унять морские набеги запорожцев увещевательными грамотами.

Кошевой атаман Иван Гусак, помогавший русскому войску в переправе через Днепр, зачитал как-то Шереметеву последнюю увещевательную грамоту от султана Мухамеда IV. Грамота открывалась пышным султанским титулом: «Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владетель всех царств: Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, великого и малого Египта; царь над царями, необыкновенный рыцарь, никем непобедимый, хранитель неотступный гроба Иисуса Христа, попечитель Бога самого, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан…»

— Постой, постой, не пойму, с чего бы Это Мухамед объявил себя защитником христиан? — перебил Борис Петрович чтение.

— Да у султана полдержавы составляют христианские народы: греки, болгары, сербы, волохи, молдаване — деваться некуда, приходится ему и в защитника христиан рядиться, — рассмеялся Иван Гусак, который и в пышном боярском шатре держался смело.

Сидевший рядом с Борисом Петровичем окольничий князь Барятинский покосился на хохотуна-запорожца, спросил сердито:

— И что же потребовал султан от Сечи в сей грамоте?

— А вот послушайте, паны воеводы, что от нас Мухамед IV-й восхотел. — Гусак задребезжал фальцетом: — «…повелеваю вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и впредь меня вашими нападениями не беспокоить! Султан турецкий Мухамед».

— И каков был ответ запорожцев? — заранее похохатывал Борис Петрович, наслышанный об этой грамоте еще в Киеве.