Генерал Ермолов

«Воины! Наконец приспело время знаменам вашим развеваться перед легионами врагов всеобщего спокойствия, приспело вам, предводимым самим монархом, твердо противостоять дерзости и насилиям, двадцать уже лет наводняющим землю ужасами и бедствиями войны.

Вас не нужно призывать к храбрости; вам не нужно напоминать о вере, о славе, о любви к государю и Отечеству своему: вы родились, вы возросли, и вы умрете с сими блистательными чертами отличия вашего от всех народов!»^{164}

13 июня Александр I приказал генерал-адъютанту Александру Дмитриевичу Балашову немедленно отправляться к Наполеону с предложением начать переговоры о мирном решении конфликта. Непременным условием их успеха он считал отвод французских войск за Неман, что было нереально. Впрочем, император и не питал иллюзий на этот счет.

Встреча русского генерала с французским императором состоялась в Вильно, в том самом кабинете, из которого Балашов всего неделю назад вышел с письмом царя и покатил на запад. Александр Дмитриевич оставил воспоминания, в которых так возвысил себя любимого, что заставил многих усомниться в правдивости всего им написанного. Пожалуй, следует согласиться с тем, что он немало «присочинил». Но его мемуарами пользуются историки. Воспользуюсь и я, ибо других нет. К тому же в данном случае речь идет о характеристике, данной Барклаю самим Наполеоном.

Из воспоминаний А.Д. Балашова:

«Я не знаю Барклая-де-Толли, но, судя по началу кампании, должен полагать, что у него небольшие военные дарования. Никогда ни одна из ваших войн не начиналась подобными беспорядками. Доныне нет определенности. Сколько магазинов вы уже сожгли, и для чего? Или их вовсе не надо было устраивать, или воспользоваться ими согласно с их назначением. Неужели вам не стыдно: со времен Петра Великого… никогда неприятель не вторгался в ваши пределы, а между тем я уже в Вильно. Я без боя овладел целой областью. Даже из уважения к вашему государю… вы должны были защищать ее»^{165}.

Не буду спорить с Наполеоном по вопросу о военных дарованиях Барклая-де-Толли. Пока военный министр их действительно не обнаружил. Михаил Богданович участвовал в войнах России с Францией в Пруссии и со Швецией в Финляндии. И в той и другой проявил хладнокровие и личную храбрость, но во время первой он был жестоко ранен, а большую часть второй простоял в резерве и проболел, однако удостоился ордена Святого Александра Невского и чина генерала от инфантерии.

Характеристика, данная Барклаю-де-Толли Наполеоном, интересна в другом отношении. В ней сквозит неприкрытая тревога, бесспорно, великого полководца, не сумевшего навязать русскому командованию генерального сражения. Были и иные причины для тревоги. Не случайно французский император обратил внимание Балашова на сожженные склады.

Прошла всего неделя со дня переправы французов через Неман, но противник уже испытывал серьезные трудности. Обозы отстали. «Авангард еще кормился, а остальная часть войск умирала от голода, — вспоминал Арман Коленкур. — В результате перенапряжения, лишений и очень холодных дождей по ночам погибло десять тысяч лошадей»^{166}. Солдаты роптали, требуя отдыха. Учитывая это, Наполеон со временем приостановит изнурительную погоню за Барклаем-де-Толли и ограничится задачей окружения и уничтожения 2-й русской армии, в три раза меньше первой.

Так что какими бы дарованиями полководца ни обладал Барклай-де-Толли, а на начальном этапе войны он переиграл Наполеона, не позволил ему навязать русским генерального сражения в приграничной полосе.

М.Б. Барклай-де-Толли отказался от задуманного ранее генерального сражения и через два дня начал отводить свои войска к Дрисскому лагерю, который при подавляющем превосходстве сил противника мог оказаться «мышеловкой» для русских. Вот как оценил его А.Л. Беннигсен, посланный императором на рекогносцировку позиции, на которой генерал К.Л. Фуль планировал отстаивать свободу России:

«Более двух тысяч человек работало в течение шести месяцев над этими укреплениями. Их называли вторым Гибралтаром. Поэтому не трудно представить себе мое изумление, когда я нашел тут самую плохую, самую невыгодную позицию, какую только можно было избрать для сражения, которое должно было решить участь кампании и, может быть, государства. Да и могло ли быть иначе, коль генерал Фуль нанес на плане, привезенном ему из Петербурга, укрепления по своей фантазии, никогда не видев самой позиции»^{167}.

Несмотря на столь отрицательную оценку позиции, данную генералом Беннигсеном, которого поддержали принцы Георг и Август Ольденбургские и Людвиг Вольцоген, царь приказал отходить в Дрисский лагерь.

25 июня армия остановилась в Дрисском лагере. В тот же день Барклай-де-Толли написал Александру I:

«Я не понимаю, что мы будем делать с нашей армией в Дрисском укрепленном лагере. После столь торопливого отступления мы потеряли неприятеля совершенно из виду и, будучи заключены в этом лагере, будем вынуждены ожидать его со всех сторон»^{168}.