Генерал Ермолов

Выходит, государь назначил Ивана Фёдоровича Паскевича заместителем Ермолова, причём с правом писать ему в любое время и как можно чаще. Алексей Петрович, человек в высшей степени честолюбивый, не мог отнестись к этому назначению хладнокровно. У него был начальник штаба генерал-лейтенант Вельяминов, который, в сущности, исполнял обязанности его заместителя. Появление ещё одного помощника, к тому же пользующегося полным доверием государя, не могло не отразиться на их первой встрече. Она состоялась в то время, когда персияне, не встречая сопротивления, быстро продвигались вперёд и без боя уже заняли город Елизаветполь.

Чтобы защитить от неприятеля Тифлис со стороны Елизаветполя, Ермолов сформировал отряд под командованием генерал-майора Мадатова. Сообщая ему об этом, Алексей Петрович выражал уверенность, что князь Валерьян Григорьевич сделает всё, чтобы не позволить «этой сволочи», то есть персиянам, продвигаться вперёд.

— Каджарам ещё не приходилось иметь дело со столь значительными нашими силами, — подбадривал Мадатова главнокомандующий. — Ваше мужество и многолетние заслуги служат ручательством того, что вы успеете внушить неприятелю тот ужас, какой должны вселять в него храбрые русские войска под начальством опытного генерала.

Ермолов приказал генералу Мадатову перейти в наступление и изгнать неприятеля из Елизаветполя. Однако предупредил его запиской: «Противу сил несоразмерных, Валерьян Григорьевич, не вступайте в дело. Нам надобен верный успех, и вы приобретёте его со своими войсками, я не сомневаюсь в этом. Суворов не употреблял слова “ретирада”, а называл оную “прогулкой”. И вы, любезный князь, прогуляйтесь, когда будет не под силу. Стыда в том никакого нет…»

29 августа 1826 года Паскевич был уже в Грузии. Позднее он вспоминал, а историк Андрей Парфёнович Заблоцкий-Десятовский записывал за ним:

«По приезде в Тифлис я тотчас явился генералу Ермолову. Он сказал, что весьма рад моему назначению и прибытию. На другой день приходит ко мне полицейский чиновник сказать, что генерал Ермолов никого не принимает, а на третий день тот же чиновник объявил мне, когда будет принимать главнокомандующий. Прихожу к нему в назначенный час. Меня пригласили в большую комнату… посредине которой стоял стол в виде стойки. На одной стороне сидел Ермолов в сюртуке, без эполет, в линейной казачей шапке, напротив него генерал и другие лица, которые обыкновенно собирались у него для разговоров и суждений. Прихожу я… Он говорит:

— А, здравствуйте, Иван Федорович.

Никто не уступил мне места, не нашлось для меня даже стула. Полагая, что это делается с умыслом для моего унижения, я взял в отдалении стул, принес его сам, поставил против Ермолова и сел. Смотрю на посетителей: одни в сюртуках без шпаг, другие без эполет и, наконец, один молодой человек в венгерке; все вновь входящие приветствуются одинаково со мною:

— А, здравствуйте, Иван Кузьмич, как вы поживаете?

— Здравствуйте, Петр Иванович…

Все потом садятся… прапорщик не уступает места генералу. Приходит начальник штаба Кавказского корпуса Вельяминов… ему нет стула, и никто не уступает ему места

— Кто это — Иван Кузьмич?

— Это поручик, — и назвал знакомую фамилию… Мне это показалось очень странно»^{654}. Воспоминания Паскевича в целом и приведенный фрагмент в частности преследовали цель представить Ермолова в максимально неприглядном виде. А получилось все наоборот, он нарисовал нам привлекательный образ военачальника, сумевшего создать в Кавказском корпусе демократическую атмосферу, исключавшую даже попытки заискивания младших офицеров перед старшими.

Можно, конечно, и так оценить ситуацию, сложившуюся в Кавказском корпусе. Но ведь можно и иначе, как совершенный развал воинской дисциплины и субординации. Одного приведённого примера вполне достаточно, чтобы подтвердить это.

Не знаю, тогда ли, раньше ли или позднее Алексей Петрович пустил гулять по свету остроту: «Паскевич пишет без запятых, но говорит с запятыми». Похоже, каждая эпоха выдвигает своего Цицерона на государственную службу, военную или гражданскую. И наша, как известно, не стала исключением… Чего стоит только одна фраза, ставшая крылатой: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Бедная Россия: почему здесь никогда не любили людей умных и честных? Подтверждением этого тезиса являются судьбы героев более позднего времени — Сергея Юльевича Витте и Петра Аркадьевича Столыпина, последних гениев романовской империи. Я не говорю уже о первой в мире социалистической империи…

Через три дня после Паскевича в Тифлис прибыли: Грибоедов, освобожденный из-под ареста по делу декабристов с «очистительным аттестатом», и Давыдов, желавший поступить на службу в Кавказский корпус Ермолова. Денис Васильевич свои впечатления от путешествия по Кавказу закрепил на бумаге с изяществом опытного литератора, может быть, с пристрастием.