Генерал Ермолов

«И до нас дошёл слух о переменах в министерствах, — писал Алексей Петрович Александру Васильевичу Казадаеву. — Како паде сей сильный, ты угадаешь, что я говорю о Гурьеве. Со всем неожиданное падение! Как рад, что разбойника Обва удалили и, конечно, не сам он догадался оставить место. Дибич сделался великим магнатом, и мне кажется, что должность сия дана ему для того, чтобы производство его менее обидным могло показаться старшим. Он по ловкости своей всем воспользуется… Это место не мешало бы занять кому-нибудь из русских, но у видно у нет способных»... ^{630}

В популярном журнале «Русская старина» служили, очевидно, не только образованные, но и воспитанные люди, поэтому они не решились опубликовать письмо Ермолова в редакции автора, поставив в середине весьма крутого определения личности графа Гурьева многоточие. Впрочем, и я не решаюсь раскрыть истинное значение этого слова, хотя утончённостью манер не отличаюсь — сказывается рабоче-крестьянское происхождение. Если адаптировать письмо Алексея Петровича по смыслу для детей школьного возраста и утончённых интеллигентов, то назвал он бывшего министра финансов как бы «разбойником Обманщиковым». Примерно, конечно. А всё прочее здесь понятно: и цитата из Священного писания, и выпад по адресу настоящего немца барона Дибича, равного которому якобы не нашлось среди русских людей.

А были ли они, русские люди, тогда на святой Руси? Конечно, были, даже немало — среди крестьян разных категорий, потомки которых сегодня в массе своей опустились на дно жизни.

Ермолов понимал, что в сложившихся условиях он не может исполнять свои обязанности. Надо уйти, не ждать, когда «оскорблениями вынудят к тому прибегнуть». Друг Арсений Андреевич упрекает Алексея Петровича и настоятельно советует служить, чтобы довести до конца начатые преобразования. И без того уже «в краю столь мятежном, люди начинают делаться мирными хлебопашцами», а Кавказ становится надёжным щитом России на юге. Обидно будет, если новый управляющий столь обширным краем сведёт на нет эти успехи. И далее дословно:

«Позвольте сказать, почтеннейший Алексей Петрович, что вас не должно оскорблять недоброжелательство министров и стремление выставлять ваши ошибки, не оставляя в покое и домашней жизни вашей. Причина этого — ваше величие и их ничтожество. Люди сии чувствуют, сколь они перед вами малы, поэтому стараются, чтобы другие не делали сего сравнения… вас уменьшить, чтобы через то приблизить вас к себе.

Но тщетно их старание. Они не ослепят всего народа. Всякий замечает в сём действие их зависти. Посему вам не следует на сей писк обращать внимания…»^{631}

Алексей Петрович решил пока остаться, хотя и находил своё положение весьма затруднительным и неприятным. Он огорчён отношением к себе, но вполне удовлетворён собой, что видно из письма его к Александру Васильевичу Казадаеву:

«В столицах меня сменяют, иногда казнят, но это не мешает мне, пока лежат на мне обязанности, отправлять их с усердием и хорошо, сколько умею. Между тем я здоров и любуюсь на некоторые, хотя, впрочем, весьма малые успехи восьмилетнего моего пребывания здесь. Есть, по крайней мере, начала, изрядные для последователей. Кажется, вечные труды и заботы необходимы для поддержания сил моих…»

Кажется, Алексей Петрович полон оптимизма и веры в свои силы. Но ничего подобного. Уже через несколько строк того же письма он впадает в такую депрессию, от которой и сейчас не по себе становится:

«…Уже начинаю чувствовать приближение старости… Я скоро буду совсем не годен для службы и соглашусь с теми, кто таковым меня уже представляет. Не преодолеть мне всех завистников и враждебных…»^{632}

Задолго до восстания на Сенатской площади правительству стало известно о существовании в России обширного заговора, нити которого якобы вели даже на Кавказ. Слухи эти шли от эмоционального декабриста Якубовича, позёра и болтуна, склонного к мистификации. И то, что Пушкин нацеливался писать о нем роман, не может повлиять на характеристику его личности.

В Петербурге полагали, что если генерал Ермолов и не был членом тайного общества, то непременно знал о его существовании. Действительно знал, но на Кавказе его не было.

«Мне не нравится и сама тактика секретного общества, ибо я имею глупость не верить, чтобы добрые дела требовали тайны», — сказал однажды Ермолов, а Давыдов вспомнил как-то его мысль и донес её до нас. Поэтому нам не надо ничего выдумывать и делать из генерала-монархиста, в лучшем случае конституционного, настоящего декабриста, вроде Михаила Сергеевича Лунина, сравнение с которым, думаю, для Алексея Петровича не было бы обидным. Нет, однако, основания для сравнения.