Генерал Ермолов

— Вся сия наемная сволочь, — отвечал Ермолов, пуская трусцой своего коня бок о бок с лошадью Мазаровича, — выдает себя за единственных спасителей Персии. А персияне по глупости не видят, что делается это не для ограждения их, но чтобы иметь верное средство продать выгодною ценой самое гадкое сукно и бракованное оружие…

А от близкой уже Эривани с криком и гиканьем летела курдская конница. Брат местного сердара Гуссейн-ага торжественно встречал русское посольство. Ермолов пустил свою лошадь вскачь и объехал выстроившихся курдов, воинственный кочевой народ, отличных всадников, приветствовавших генерала с веселым видом и радостными восклицаниями. Осмотрев войска, Ермолов с посольством расположился на холме, и началась игра, изображающая сражение с пальбой холостыми зарядами. Более тысячи курдов, вооруженных кольями и пистолетами, на славных лошадях рыскали взад-вперед часа полтора. Они разгорячились, всякий желал показать свое искусство, поднялась пыль, крики и ужасная стрельба.

У ворот Эрпвани Ермолова ожидал сердар Гуссепн-Кулихан с полутора тысячами регулярной пехоты при шести орудиях.

Глядя, как неумело, но старательно маршируют пехотинцы, чрезвычайный посол с усмешкой бросил Мазоровичу:

— Потеряв азиатскую ловкость и проворство, сарбазы не получили и европейской выправки. Грязное и дурно одетое войско не умеет даже действовать английскими ружьями!

Со стороны Эривань казалась очень красивой: беленькие домики утопали в зелени садов, изящные тонкие минареты возносились высоко в небо, старая крепость с дворцом сердара внушительно расположилась над вьющейся рекой Занга. Но сам город поразил Ермолова удушливым запахом и обилием нечистот. Пока посол обедал и пил кофе у ГуссейнКули-хана, который почитался лучшим в Персии полководцем, полковник Иванов и штабс-капитан Муравьев, запершись, наносили на карту пройденный путь.

Из Эривани открывался прекрасный вид на Арарат, вершины которого видны были почти постоянно.

Арарат, Большой и Малый, назывался еще у армян Маспс — Мать Мира. Монахи утверждали, что между его сосцами остановился некогда Ноев ковчег. Армяне почитали его как святую гору и создали об Арарате десятки поэтичных легенд. Удаляясь с посольством к Нахичевани, Ермолов не раз оглядывался на белоснежные шапки, резко выделявшиеся на фоне густо-синего безоблачного неба.

11 мая посольство прибыло в Нахичевань, приветствуемое слепым Назар-Али-ханом. Шах Персии вырезал ему глаза за одно только подозрение в привязанности к России. Доброе лицо старика внушало уважение, а увечье его — сострадание.

— Только ужас может вызвать власть царей, преступающих пределы в отношении к подданным! — гневно сказал Мазаровичу Ермолов. — Здесь между врагами свободы надобно учиться боготворить ее.

— Хотите, Алексей Петрович, я расскажу вам, как производится процедура этого варварского наказания? — спросил тот. — Шах при себе — заметьте, при себе, — велит приковать к земле осужденного и положить ему на грудь груз, на который садятся еще несколько человек. Глаза у несчастного выкатываются из орбит, и палач вырезает их особенными ножницами…

— Осторожное правительство удерживает своего сына залогом верности! — брезгливо ответил Ермолов. — Благословляю стократ любезное мое Отечество. Ничто не пзгладит в сердце моем того презрения, которое я почувствовал к правительству Персии…

Он оказал особенное внимание несчастному старику, чем немало удивил сопровождавших посольство персов.

«Эти рабы, — думал горько Ермолов, — из подобострастия готовы почитать излишеством даже глаза…»

5

Ермолов ехал неспешно.

Но далеко впереди его летела молва об огромном и страшном русском великане с черно-седыми усами и густым громким голосом, о могучем воине, в жилах которого течет кровь самого Чингисхана, покорителя вселенной, и который разбил войско другого властелина полумира — Наполеона.

Шахские сердары и вали теребили крашенные хной бороды и теряли дар речи еще не видя Ярмула.

— Аллах акбар! — бормотали они. — О, горгон баран диде!..

В страшно засушливой и знойной Персии, где осадки были крайней редкостью, самым умудренным жизнью существом считался горгон — волк, видевший дождь…

19 мая посольство было в Тебризе — местопребывании Аббаса-Мирзы.

Зная любовь персов к церемониям, Ермолов постарался придать процессии торжественность, которая в Европе показалась бы шутовским маскарадом. Впереди ехали в красных мундирах донские казаки, за ними шли, играя марши, музыканты, потом уже медленно двигался на коне Ермолов со свитой. Перед послом персидский есаул в оранжевом кафтане и белой бараньей шапке разгонял любопытных большой медною булавой.