Генерал Ермолов

Тучков выступил в 8 вечера и шёл всю ночь перед колонной своего брата лесами и болотами. Только через сутки он прибыл на лубинский перекрёсток, имея целью дальнейшее движение по Московской дороге. Однако Горчаков при первом же известии о приближении 1-й армии двинулся к Соловьёвой переправе, оставив лишь три казачьих полка. Таким образом, несогласованность в действиях двух армий привела к тому, что 1-я при своём фланговом движении лишилась бокового прикрытия.

Барклай, убеждённый, что вся армия выдвигается к Соловьёвой переправе, в полночь с ужасом обнаружил, что второй корпус всё ещё у Смоленска, и обратился к Ермолову:

— Мы в большой опасности! Поезжайте вперёд, ускорьте марш войск, а я пока здесь останусь…

Достигнув лубинского перекрёстка и увидев, какая опасность грозит 1-й армии, Ермолов помчался далее, к Соловьёвой переправе, и возвращал назад все встречаемые им войска. В это время Тучков-3-й взял в плен двух вестфальцев из корпуса маршала Жюно и препроводил их Ермолову, которому они объявили, что у них шестнадцать полков одной кавалерии.

Ермолов нашёл отряд Тучкова-3-го только в двух вёрстах от соединения дорог. Он приказал пехоте продвинуться несколько вперёд. Вскоре прибыла неприятельская артиллерия, и огонь с обеих сторон усилился чрезвычайно.

На позиции появился Барклай, который, увидев, что приняты все необходимые меры, дозволил Ермолову руководить боем.

В продолжение всего сражения Алексей Петрович подкреплял центр свежими войсками, подходившими из Бредихина. По обе стороны дороги кипел самый упорный бой.

Ермолов дважды возглавлял штыковую атаку, отбрасывая от перекрёстка французов. Наконец в седьмом часу пополудни совершил своё боковое движение корпус Багговута.

Цель, ради которой велось сражение, была достигнута.

Сражение при Лубино явилось крупным успехом русских войск. У французов, по их словам, выбыло из строя более шести тысяч человек; погиб и участник всех наполеоновских походов — командир дивизии граф Цезарь Гюден. Потери русских были, очевидно, не меньше. Важно то, что неприятель не сумел захватить участок соединения дорог и отрезать часть 1-й армии.

За отличие и особенное участие в этом бою Ермолов по представлению Барклая-де-Толли был произведён позднее в генерал-лейтенанты.

7

Разбранившись с военным министром, атаман Платов решился уехать из армии.

Когда он явился в главный штаб, Ермолов с полковником Кикиным разрабатывали диспозицию для отхода армии по Московской дороге. Алексей Петрович не мог нахвалиться способностями, неутомимой деятельностью, строгими правилами чести нового дежурного генерала. «Прощай, Ставраков, плачевный комендант главной квартиры! — говаривал он теперь про себя. — Ты уже не будешь мучить мозг мой непрерывной работой, а я получу минуты отдохновения и вновь выну из походной сумы Горация и Тацита…»

— Обманут! Всеми обманут! — закричал Платов с порога, выкатывая маленькие, глубоко сидящие подо лбом глазки и напуская строгость на морщинистое загорелое лицо с сивыми бровями. — Что за коловратство ты с военным министром надо мною производишь?

— Ты, Матвей Иванович, — загремел Ермолов в ответ, подымаясь из-за стола, — сам виноват! Дерёшься храбро, но уже не раз замечаем в самовольстве. Постой, да ты, никак, выпил?

— Горчичная… моя любимая… — сразу понизил голос атаман, усаживаясь на лавку.

Несмотря на большую разницу в возрасте (он был старше Ермолова на четверть века) и в звании (ещё в 1809 году его произвели в генералы от кавалерии с награждением Георгием 2-го класса), Платов побаивался Ермолова. Когда Барклай приказал своему начальнику главного штаба сформировать лёгкий отряд, тот назначил командиром Ивана Георгиевича Шевича, с подчинением ему казаков генерала Краснова. Рассерженный Платов написал Ермолову официальную бумагу, в которой спрашивал, давно ли старшего отдают под команду младшего, как, например, Краснова относительно Шевича, и притом в чужие войска? Алексей Петрович ответил официальной же бумагой: «О старшинстве Краснова я знаю не более Вашего, потому что в Вашей канцелярии не доставлен ещё формулярный список этого генерала, недавно к Вам переведённого из Черноморского войска. Я вместе с тем вынужден заключить из слов Наших, что Вы почитаете себя лишь союзником русского государя, но никак не подданным его». Правитель дел атамана предлагал обжаловать эти обидные слова, но Платов сказал ему: «Оставь Ермолова в покое! Ты его не знаешь.

Он в состоянии сделать с нами то, что лишь приведёт наших казаков в сокрушение, а меня в размышление...»

— С горя, с горя выпил, — уже совсем миролюбиво проговорил казачий атаман. — Глаза бы мои не глядели на всех этих немцев и их главного покровителя.

— Ты думаешь, мне легче?! — отрезал Ермолов. — Да дай тебе одного Вольцогена — ты волком завоешь. Тупой аккуратист. Он не Вольцоген, а вольгецоген[3]...

Платов оживился:

— Ты бы прислал мне этого скверного немца-педагога!