Генерал Ермолов

Вскоре, однако, император воротился в Вильно, отдавая время пышным балам и приёмам и желая, казалось, забыть о надвигающейся войне. Главнокомандующий гвардейским корпусом цесаревич Константин оставался в Свенцянах, несмотря на то что в Вильно его ждала любовница госпожа Фредерике, муж которой возвысился из простых фельдъегерей до звания городничего сперва в Луцке, а потом в Дубно. Неумолимо взыскательный начальник, великий князь Константин чуть не ежедневно проводил марши и строевые экзерциции с вверенными ему гвардейскими частями.

Он резко отличался во всём от своего царственного брата. Начиная с внешности. Представьте себе лицо с носом, весьма малым и вздёрнутым кверху, лицо, у которого некая растительность лишь в двух точках над глазами заменяла брови. Нос ниже переносицы украшен несколькими светлыми волосиками, которые, будучи едва заметными в спокойном состоянии духа цесаревича, приподнимались вместе с бровями в минуты гнева.

Константин Павлович был необузданно гневлив, как и его покойный отец.

Великий князь, унаследовавший многие странности отца, редко мог остановить порывы своего вспыльчивого и даже дикого нрава. Воспитанный среди парадов и разводов, он чувствовал себя весьма неловко в дамской компании и всем залам предпочитал плац.

Ермолов уже не раз имел с цесаревичем весьма сильные столкновения, которые для другого могли бы повлечь за собой самые неприятные последствия. Он не разделял любви Константина Павловича к вытягиванию носков, равнению шеренг и выделыванию ружейных приёмов, которые были для великого князя источником самых высоких поэтических наслаждений, хотя и пресекал взыскательно и строго в дивизии все проявления недисциплинированности.

Всего более хлопот доставлял ему гвардейский морской экипаж. Боевые моряки и по земной тверди предпочитали ходить вразвалку, словно это была колеблемая Посейдоном деревянная палуба, и лишь снисходительно терпели строгости строевого устава. Пример подавали офицеры. Считая, что великий князь несправедливо придирается к его батальону, начальствовавший над гвардейскими моряками капитан-командор Карпов выехал на очередной смотр на лошади, убранной лентами и бубенчиками. В гневе и бешенстве Константин Павлович покинул плац, потребовав к себе Ермолова.

Командующий дивизией застал цесаревича в белом халате диктующим приказ по корпусу дежурному штаб-офицеру Кривцову. В дверь просунулась и тотчас испуганно скрылась курчавая голова с огромным носом. Это был адъютант цесаревича Дмитрий Дмитриевич Курута — доверенное лицо и собутыльник великого князя, хитрый, но неспособный грек, сделавшийся затем гофмейстером его двора.

Завидя Ермолова, Константин Павлович затряс кулаками:

— Либерализм! Вольнодумство! Распустил гвардию! Курута!

Адъютант появился снова, но, опасаясь приблизиться к его высочеству, встал за шкаф.

— Курута! Готовь экипаж! Еду в Вильно! Этими негодяями командовать — истинное несчастье!

Курута обрадованно попятился вон, бормоча:

— Цейцас будет изполнено…

— Ваше высочество должны выбирать выражения, — твёрдо сказал Ермолов.

Константин Павлович подскочил к генералу, вперился в него и замолчал. Они стояли друг против друга: один — наследник российского престола, который причитался ему, так как Александр был бездетен, другой — сын бедного дворянина, вчерашний безвестный артиллерийский офицер; первый — высокородный неуч и невежда, не получивший пи малейшего воспитания, второй — блестящий артиллерист и тактик, математик, знаток латыни и древних классиков; оба наделённые замечательной физической силой, но один употреблял её для личной расправы с провинившимися во фрунте, а другой — только на поле брани против неприятеля. Они стояли лицо в лицо: одно — невыразительное, с незначительными чертами, поражающее отсутствием симпатии; другое — мужественное, прекрасной лепки, с гордым и величественным профилем.

— Изволь выслушать приказ по гвардейскому корпусу о недостойном и позорном поведении капитана-командора Карцева. Кривцов, читай! — содрогаясь от гнева всем своим сутуловатым корпусом, молвил Константин Павлович,

Приказ, составленный в самых грубых и даже непотребных выражениях, мог только оскорбить храбрых моряков и всю гвардию российскую.

— Чего же ты ещё ждёшь, Кривцов? Ступай! Отдай в печать! — приказал цесаревич.

— Нет! — угрожающе расправил богатырские плечи Ермолов. — Приказ, может быть, и хорош, но он не должен быть известен за порогом квартиры вашего высочества.

— Что? Что? — зашёлся Константин Павлович, и светлые волосики у него на носу угрожающе зашевелились и поднялись вместе с бровками.

— Полчища Наполеона готовятся уже переступить Неман, — спокойно возразил генерал. — Возможно ли сейчас в обидном тоне разговаривать с завтрашними защитниками России и её престола?

Великий князь отступил от него на шаг и задумался.

— Ты прав, — тихо сказал он наконец и повысил хриплый голос: — Кривцов, порви приказ! Курута! — вновь заходясь гневом, крикнул он. — Где ты шляешься, подлец! Немедля вели распрячь экипаж! Я остаюсь в Свенцянах…