В дневнике гвардейского капитана Павла Пущина каждый раз отмечается, как и когда им разрешали отдыхать: 14 июля: «Мы заснули в полной амуниции»; 17–19 июля: «Разрешили варить суп»; 6 августа: «Наш корпус… остановился, поставил ружья в козлы и отдыхал…»; 7 августа: «Солдатам позволили раздеться, а кавалерии — расседлать лошадей… нас остановили, раздеться не позволили и приказали ждать новый приказ, который так и не был получен»74. Не легче приходилось кавалеристам. «Мы идем и день и ночь, — писала Надежда Дурова, — отдохновение наше состоит в том только, что, останови полк, позволят нам сойти с лошадей на полчаса, уланы тотчас ложатся у ног своих лошадей, а я, облокотясь на седло, кладу голову на руку, но не смею закрыть глаз, чтоб невольный сон не овладел мною… Если б я имела миллионы, отдала бы их теперь все за позволение уснуть. Я в совершенном изнеможении… В ту ночь Подъямпольский (командир эскадрона. — Е. А.) бранил меня и Сезара за то, что люди наших взводов дремлют, качаются в седле и роняют каски с голов». Командир твердил, что офицеры обязаны «смотреть за своими солдатами, чтоб не спали, не падали, не роняли касок, не портили лошадей»75.
Солдаты и офицеры привычно располагались под открытым небом. Впрочем, иной раз офицерам удавалось переночевать в палатках, которыми стали заменять привычные шалаши. Павел Пущин записал в дневнике: «Опять пошла у нас мода на палатки, я тоже приобрел себе совсем маленькую, которую всегда можно очень быстро раскинуть, так как для установки шалаша требовалось время»76. А. Щербинин описывал тяжелый быт высших офицеров: генерал Коновницын останавливался в курной избе, где было тесно, грязно, где сновали тараканы, а офицеры его штаба жили на соломе, в сарае, где «помещались вповалку. Тут собирались мы строить чаи, потому что в тесной избе Коновницына для этого раздолья места не было». Многие видели, как на ковре, укрывшись от дождя буркой, спал генерал Д. С. Дохтуров77.
Хуже приходилось штабным, свитским, изнеженным сановникам, ехавшим с государем, — покинув в Вильно комфортабельные квартиры, они оказались в черте оседлости, в маленьких и грязных местечках, где, как писал Армфельд, «жиды, тараканы, клопы и блохи изобилуют в невероятном количестве, но зато полное отсутствие того, что необходимо для жизни»…
Глава тринадцатая
На берегах Борисфена
Движение 1-й армии к Полоцку было быстрым. Капитан П. Пущин записал в дневнике: «Лагерь у Полоцка. Снялись от Соколицы в 3 часа пополудни, шли всю ночь, пришли в Полоцк в 7 часов утра. Дождь шел всю ночь, переход был очень утомительный, но нам предстояло еще три таких перехода, чтобы опередить французов у Витебска»1. Барклай спешил, ибо опасался флангового удара Наполеона. Оставленному с корпусом на Двине генералу П. X. Витгенштейну главнокомандующий писал, что колонны неприятеля «берут направление от нас влево. Все сие доказывает, что неприятель намерен обходить наш левый фланг и тем вовсе отрезать 1-ю армию как от 2-й, так и от сердца самого государства»2. Действительно, Наполеон, узнав о том, что русские покинули Дрисский лагерь, пошел из Глубокого к Бешенковичам, то есть южнее Полоцка, «срезая угол».
Остановившись днем в Полоцке, 1-я армия 8 июля двинулась по левому берегу Двины, совсем ненамного опережая французов по дороге к Витебску. Барклай писал Багратиону, что он будет в Витебске 11 июля «для скорейшего соединения с вами»3. Прийти к Витебску 1-й армии удалось действительно 11 июля. Но двигаться дальше, на Оршу, как поначалу объявил в своем письме Багратиону Барклай, главнокомандующий 1-й армией отказался. Войска, пройдя форсированным маршем по тяжелой дороге, были истомлены до предела, нужен был отдых хотя бы на один день. К тому же солдатам не хватало провианта, и его начали брать силой у местного населения. В тот момент Барклаю показалось, что позиция под Витебском весьма удобна для сражения. Он написал царю: «Здесь я взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение». Нужно было только дождаться 2-ю армию Багратиона, двигавшуюся от Бобруйска к Могилеву, и сдержать французов на подступах к Могилеву до ее подхода.