Генерал Багратион. Жизнь и война

Польская колония империи. Впрочем, все усилия обоих русских главнокомандующих соблюдать секретность на деле были тщетны. Багратион писал, что каждое его движение становится тотчас известно неприятелю от местных жителей, ждущих французов как своих освободителей от русского владычества. Уже перемещение Главной квартиры 2-й армии в Луцк, а потом в Волковыск не обходилось без насилия над местным населением. Полицмейстер Луцка, старый, израненный майор, чуть не плача рассказывал Н. Е. Митаревскому: «Все дома заняты, и нет уголка свободного. Тут князь Багратион со всем своим штабом… Вся армия собршгась вокруг Луцка. Давай квартиры, строй печи для заготовления сухарей, давай дрова, давай подводы и все на свете! Мне приходится хоть в реку броситься… Когда я сказал князю, что невозможно выполнить таких требований, то он закричал: “Знать ничего не хочу… чтоб было, не то — повешу!” Меня — повесить! Повесить старого служаку!»59 Конечно, Багратион русского старого служаку не повеси.1, но окрестная польская шляхта и крестьяне застонали от армейских повинностей и контрибуций. Неудивительно, что чуть позже многочисленное польское население западных губерний Российской империи с хлебом и солью встречало французские войска, устраивало им народные праздники и во всем деятельно помогало. В тогдашней польско-литовской прессе восторженно писали: «С какой радостью, восторгом и счастием встретили обыватели своих избавителей, легко может представить себе всякий патриот. Как достоверный факт рассказывают, что один помещик, увидя соотечественников своих и избавителей, умер от радости… Ни один поляк не в силах удержать радостных волнений души»60. Бургомистр Вильно Ромер устроил на центральной площади города пир для народа (жареные быки, начиненные дичью, поросятами, баранами). Перед этим он произнес речь: «Площадь, на которой мы ныне стоим, в память этого дня будет вечно называться площадью Наполеона. Мощною его десницей расторгнуты цепи, скованные происками предателей отечества, внутренними несогласиями и возложенные на нас силою русских. Граждане! Этих цепей больше нет. Вы можете свободно дышать родным воздухом, свободно мыслить, чувствовать и действовать. Сибирь уже не ожидает вас, и москали сами принуждены искать спасения в ее дебрях. Уже победоносные орлы преследуют неприятеля в той стране, где некогда оружием предков означены были наши границы. Граждане! Перед нами проходят воспоминания о Сигизмунде, Стефане, Ходкевиче, Жолкевском и о других знаменитых рыцарях Польши, славных своею доблестью… Скоро жители Смоленска и прочих далеких земель наших своим присоединением к конфедерации оправдают предсказанное объединение Польского народа. Это счастье, это благо родины — уже более не мечты!»"1 Как по-разному воспринимали одни и те же события поляки и русские! Для русских перечисленные выше исторические деятели: короли Сигизмунд 11, Стефан Баторий, гетманы Ходкевич и Жолкевский — безусловные враги и такие же жестокие завоеватели, как для поляков Суворов, Паскевич, Муравьев.

В 1812 году поляки — вчерашние подданные России — записывались в ряды наполеоновской армии, причем участвовавшие в боях с «северными поработителями» польские войска проявляли отвагу, самоотверженность и мужество порой даже большее, чем французы. Так случилось, что внутри русско-французского вооруженного конфликта завязалась ожесточенная русско-польская война. Известно, что поначалу русские не брали в плен поляков — «изменников царю и отечеству», а поляки в боях под Смоленском на глазах русских солдат выводили и убивали взятых в плен их товарищей. Адъютант Наполеона Сегюр писал, что польских улан «только один вид русских приводам в ярость»"2. Стычки казаков и польских улан обычно становились ожесточенной взаимной резней. Впрочем, поляки были разные. В состав русской армии входили польские полки. Возможно, многим из воинов этих полков было горько за отчизну, но они навсегда связали себя с Российской империей, испытывали чувства, схожие с теми, что испытываа близкий к императору Александру польский аристократ Адам Чарторыйский, бывший какое-то время даже министром иностранных дел России: «Поставленный судьбой во главе внешней политики России, я находился в положении солдата, заброшенного в силу дружбы или случайности в чужие ряды и потому сражающегося с особым усилием из-за чувства чести и из-за того, чтобы не оставить своего товарища, друга или господина».