Ген хищника

– Вот уж с меня довольно! – снова подал голос Кириллов. – Воспитание…

– Помолчите, – холодно и презрительно кинула ему Кира и снова обратилась к Нине Павловне: – И жестокость дочери вы считали следствием подобного воспитания? – Кира смотрела на женщину терпеливо и понимающе. Она вложила ей в руки альбом с фотографиями, и Нина Павловна рассеянно открыла его, принялась листать. Она не рассматривала фотографии, знала наизусть их расположение и то, что изображено, она листала страницы, словно просматривала киноленту тех времен.

– Да, – кивнула несчастная мать. – Мне казалось, что она не может выносить эту безумную строгость и требовательность. Не может терпеть давление и вечное недовольство. Бездушие, холодность, суровость чувств. И вот так она это выплескивала.

– Как? Как проявлялась жестокость Насти?

– Она могла перевернуть коробку для милостыни, даже если ее просил калека или слепой. – Нина хмурилась. Эти воспоминания не доставляли ей радости. – А потом сказать, что случайно получилось. Она могла испачкать штаны толстой женщине, ну намочить сзади… Однажды такое сделала… в автобусе. И человеку маленького роста тоже могла сделать что-то неприятное, унижающее…

– Она издевалась по принципу беспомощности? Когда не боялась расправы, не опасалась получить сдачу? – На лице Киры не дрогнул ни один мускул, оно выражало только терпение и сочувствие. Она не считала Нину Павловну виновной и ни в коем случае не хотела, чтобы женщина хоть на мгновение в этом усомнилась.

– Нет, она не боялась. Никого не боялась. Она издевалась над некрасивыми людьми, над нестандартными, – ответила Нина Павловна. – Она говорила, что им не место в обществе и они должны осознавать, что не равны нам. Наверное, даже не думала, что в ответ может получить какое-то наказание.

Кира задумалась, а Нина Павловна продолжила:

– Когда Настя выросла, она жалела о содеянном. Сейчас она стала совсем другой. Она очень рассудительная, добрая, понимающая и участливая. Мы много с ней разговариваем. Она даже хочет заняться благотворительностью. Правда, для этого ей придется уехать. Но, возможно, не так надолго, как сейчас кажется… – Нина Павловна помотала головой, будто стряхивая наваждение. – Я путаю… Да?

Всеволод Николаевич окинул супругу презрительным взором. Аня взглянула на Киру. Та ласково и понимающе улыбнулась.

– Ничего страшного. Это сейчас. А тогда? Как вы реагировали тогда, когда Настя была маленькой?

– Я стала много читать. Психологическую литературу. – Женщина гладила лицо дочери на фотографии. – И решила, что красота – это единственное, что у нее есть, единственное, что она в себе ценит. Это нельзя было отнять и запретить. Поэтому Настя так за нее держалась. Считала красоту очень важным даром. Хотела все красивое вокруг себя и не хотела знать, видеть, что бывает по-другому. Но я тогда очень боялась, что, когда стану старой и некрасивой, тоже буду вызывать у нее отвращение, неприязнь, желание унизить.

Переворачивая страницы альбома, Нина Павловна дошла до фотографии с велосипедом. Кира ткнула в изображение Андрея Крякина:

– Кто это? Вы помните этого мальчика?

– Это Андрей. Фамилию… нет, не помню. Он очень странный мальчик. Он… – Нина Павловна подняла на Киру печальные, замутненные воспоминаниями глаза. – Я сейчас подумала… поняла, что это единственный…

Кира замерла, ожидая, что вспомнит Нина Павловна.

– Вы знаете, он был некрасивым мальчиком. Ну, у него с глазом было что-то такое… белое…

– Лейкома, – подсказала Кира, понимая, что Нине Павловне не комфортно употребить народное определение заболевания «бельмо».

– Да. И это был единственный человек, который точно был некрасивый, но находился в числе Настиных друзей. Она даже как-то по-особенному к нему относилась. – Нина Павловна подняла изумленный взор на Киру. Взор человека, который только что сделал открытие. – Но дело не в том, что Настя его боялась. Она никого не боялась. Но над ним не издевалась и не смеялась. Не знаю почему. Но он единственный… Хотя он очень пугающий был паренек.

– Пугающий? Он как-то себя вел странно?

Боковым зрением Кира видела, что Аня взглядом цербера прижала Всеволода Николаевича к дивану. Тот сопел, сверлил ее возмущенным взором, щурился в сторону жены, но молчал и не мешал разговору Киры и Нины Павловны.

– Очень странно себя вел. Не как ребенок. Он как будто взрослый был. Серьезный, тихий, нет, не просто тихий, невозмутимо спокойный, молчаливый, холодный. Как будто у него и чувств никаких нет. Ну знаете, они же дети еще. Веселятся, играют, бегают. А он нет. Внешне маленький мальчик, а в глазах, как будто он сдерживает что-то. И ощущение, что это что-то ужасное. Даже не знаю, зачем он Насте был нужен. Но Настя сама настаивала, чтобы он с ними везде был. Еще он ловко управлялся с велосипедами. И ездил так… сейчас многие так ездят, ну подпрыгивают, вертятся, с трамплина… а тогда так еще не ездили. А он мог. И это очень впечатляло. Ну и велосипеды были у него с разными колесами и раскрашенные чудовищами всякими. Думаю, многие дети его боялись, но он и притягивал. А Настя нет, не боялась.