Гелиогабал

Обе женщины сражаются в центре, а Гелиогабал, охваченный азартом, верхом, вместе с Ганнисом, во главе тысячи скифских всадников, направляет на фланг Макрина передовой отряд, словно опасное острие, и совершает большой обходной маневр. Крепость преторианцев, кажется, качается на своем основании, дрожит, крутится во все стороны, как голова фыркающей лошади. Солнце уже опускается. Внезапно Гелиогабалу, который на дальнем краю поля битвы во весь опор гонится за последними сторонниками Макрина, прямо в лицо бьют последние лучи заходящего солнца. Это еще больше воодушевляет его. Теперь он видит, как далеко впереди развеваются штандарты его матерей. Глухой, неослабный, непрекращающийся рев вместе с запахом пыли, крови, мертвых животных, обожженной кожи, и оглушительным лязганьем железа, поднимается над полем битвы, каждый миг доносятся пронзительные вопли раненых. По земле скользят огромные, вытянутые тени, смешиваясь вдали с красными лучами солнца. Макрин, слабак Макрин, слышит крещендо битвы. Он чувствует, как возобновляется и снова разворачивается, но уже в неблагоприятном для него направлении, партия, казавшаяся выигранной. Однако еще ничего не потеряно, и надо держаться, но Макрин не в силах. Он не из тех, которые держатся. Он мечется. Гелиогабал стремительно приближается. Юлия Мэса и Юлия Соэмия, которые не смогли пробить крепкую линию преторианцев — сомкнутых, словно спаянных между собой, — кружатся с воем на одном месте, пробивая головы, которые высовываются из линии, ни на миг не прерывающейся. Макрин замечает справа от себя, прямо посреди отрядов, которые бьются, сойдясь вплотную, словно приклеенные друг к другу всеми членами, небольшой зазор, неровность. Он срывает свою пурпурную накидку, набрасывает на плечи первого попавшегося офицера, цепляет свою корону на голову одного из генералов, пришпоривает лошадь и бросается назад. Увидев это, верные ему преторианцы бросают оружие, разворачиваются к приближающему Гелиогабалу и, ликуя, приветствуют его троекратным ура.

Так заканчивается битва, которая открывает Гелиогабалу дорогу к власти.

***

Битва закончилась, трон завоеван, теперь надо возвращаться в Рим и войти туда с блеском. Не как Септимий Север с солдатами в боевом вооружении, а как подобает настоящему солнечному королю, монарху, который высоко несет свое эфемерное превосходство, завоеванное войной, но который должен заставить забыть войну.

Историки той эпохи не скупились на эпитеты и описания торжеств, посвященных его коронации, они отмечали богатый декор, мирный характер этих торжеств и их чрезмерную пышность. Следует заметить, что коронование Гелиогабала начинается в Антиохии в конце лета 217 года и заканчивается в Риме весной следующего года, после зимы, проведенной в Никомедии[119], в Азии.

Никомедия — это Ривьера, Довиль[120] той эпохи, и когда историки начинают говорить о пребывании Гелиогабала в Никомедии, они приходят в ярость.

Вот что об этом говорит Лампридий, который, кажется, стал Жуанвилем этого святого Людовика[121] в Крестовом походе во имя секса, где царит мужской член вместо креста, пики или шпаги:

«В течение зимы, которую Император провел в Никомедии, так как он вел себя самым отвратительным образом, позволяя мужчинам взаимную торговлю гнусностями, солдаты быстро раскаялись в том, что они сделали, и с горечью вспомнили, что составили заговор против Макрина, чтобы возвести этого нового принца; теперь они надумали перенести свои надежды на Александра, двоюродного брата Гелиогабала, которому Сенат после смерти Макрина передал титул Цезаря. Ибо кто же мог выносить принца, который предоставлял для сладострастия все впадины своего тела, как не делают даже животные. Но он не останавливается и рассылает в Риме своих эмиссаров на поиски наиболее подходящих для его отвратительных вкусов мужчин, которых следовало привести во дворец, где он мог бы ими наслаждаться.

Кроме того, он находил удовольствие в том, чтобы представлять миф о Парисе, где сам играл роль Венеры и, позволив всей одежде в один миг соскользнуть на пол, оставался полностью обнаженным, держа одну руку на груди, а вторую на гениталиях; затем он вставал на колени и, поднимая заднюю часть, предоставлял ее в распоряжение своих компаньонов по распутству. Он разукрашивал свое лицо так, как разрисовывают лицо Венеры, и заботился о том, чтобы все его тело было совершенно гладким, считая, что главное преимущество, которое можно извлечь из жизни, — это прослыть способным удовлетворить чувственность как можно большего числа людей».

К Риму приближались небольшими переходами, и по мере продвижения императорского эскорта, огромного эскорта, который, кажется, увлекал за собой те страны, которые пересекал, появлялись фальшивые императоры.

Разносчики, рабочие, рабы, увидевшие, как воцаряется анархия и переворачиваются все правила царской наследственности, решили, что они тоже могут быть царями.

«Кажется именно это, — говорит Лампридий, — и является анархией!»