Гелий-3

— Не совсем. В те времена, когда существовала пресса, то есть отпечатанная на бумажном носителе информация и мнения, газеты и журналы различались по уровню содержательности. Некоторые, именовавшиеся бульварными, публиковали информацию точно так же, как наши инфопорталы. Важнее были эмоции, а не объективность. Папарацци называли журналистов, главным образом фотографов, которые следили за знаменитостями, вламывались в их дома и подглядывали, чтобы добыть какой-либо компромат. Другая разновидность прессы…

— Я знаю, что такое пресса — в каком-то смысле я сам журналист. Ты излагаешь историю моей профессии. Просто я не знал этого слова — папа-чего-то-там.

— Ладно, значит, не придется тебе всего объяснять с самого начала. Так или иначе, сперва прослушкой могли заниматься только специалисты с редким оборудованием. Потом вдруг у каждого появился при себе гаджет, с помощью которого можно было записать и легко опубликовать компрометирующий материал. В те времена серьезный компромат и скандал могли положить конец карьере политика. Он мог лишиться не только поста, но даже влияния и власти, по-настоящему выпав из обоймы. Не немилость на пару месяцев или год, не тихая синекура, но в самом деле конец, даже тюрьма. Тогда еще были живы остатки легенды о демократии и иллюзия, что все подчиняются одним и тем же законам, но уже зарождалась известная нам олигархия. Политики начинали пренебрегать окружением до такой степени, что порой забывали о включенных микрофонах, о микроразъеме в лацкане, о присутствии средств массовой информации, которые могли записать их высказывания на расстоянии, о том, что записывающее устройство может подбросить любой в любом общественном месте. До середины тридцатых годов случилось несколько десятков подобных афер. Олигархи наконец научились тому, где можно сбросить маску, а где нет. Сейчас это детский сад для политика, его базовые знания. Публичный скандал все еще способен повредить. Может, он и не вызовет реальных перемен, лишь временные помехи в игре между правительством и оппозицией, но эта игра — смысл их жизни, и ставка в ней весьма высока.

— Хорошо, но к чему ты клонишь? Какое это имеет отношение к нашей проблеме? Ведь я же вовсе не говорил, что это просто.

— Терпение, — Механик поставил перед гостем дымящуюся металлическую кружку.

Обхватив ее ладонями, Норберт закрыл глаза и вдохнул аромат, в котором увидел китайских воздушных змеев в виде драконов и сочную зелень чайных полей Мадраса, ощутил запах восточных благовоний и услышал колокольчики на лодыжках танцовщиц.

— Как я уже говорил, даже эти имбецилы научились осторожности. Точка. Особенно если учесть, что к их услугам любая технология, службы и фонды. Это не так уж сложно — по сути, все сводится к состязанию между броней и снарядом. Достаточно этим пользоваться. Если существует такое место, где они могут свободно себя вести и делать, что захотят, — значит, оно в самом деле такое.

— То есть?

— То есть — не существует устройства, которое позволило бы нам что-либо там записать. Я построил модель и десятки симуляций — разными способами, но с одним и тем же результатом. Полный провал. Если кто-то сумел подготовить полностью безопасное помещение — значит, оно именно таково. Не так сложно закрыть и экранировать что угодно. Не так сложно зарегистрировать работу какой угодно электроники и отследить источник передачи. Заметь, намного легче изобрести замок, чем отмычку. Легче разработать шифр, чем его взломать. Если кто-то рекламирует некое помещение как убежище для ВИПов, то не потому, что туда достаточно протащить контрабандой регистратор, спрятать микрофон в вишенке от мартини или сделать дрон, притворяющийся мухой. Безопасно — значит безопасно. Легко запереть комнату. Убить того, кто там сидит, не повредив двери и окна, — верх мастерства.

— То есть ничего не выйдет? — несмотря на разочарование, Норберт подумал, что Механику, пожалуй, редко выпадает возможность поболтать.

Хватило бы «ничего не выйдет». Или «я пас».

— Я уже упоминал о состязании между броней и снарядом. Состязание это не имеет конца, поскольку пока что не появилось ни идеальной брони, ни всепробивающего снаряда. На каждую технологию одной стороны появляется ответ другой. Доспехи — арбалет. Стена — пушка. Стальная броня — кумулятивный снаряд. Реактивная броня — снаряд двойного действия. Активная защита — лазер. Так можно продолжать без конца, в любой области. Атака — оборона. Это состязание — суть моей жизни. Оно никогда не прекращается. Если я хочу сохранить человечность, остаться индивидуумом среди муравьев, спасти свободу — я постоянно должен находиться в первых рядах, опережая свору на один шаг. Наша ситуация включает два аспекта. Во-первых, не существует устройства, которое позволило бы взломать их защиту. Его просто нет, и они об этом знают. А тот, кто считает, что его защита полностью надежна, теряет бдительность. Во-вторых, я говорил, что не существует такого устройства, но не сказал, будто не существует способа.