Гель-Грин, центр земли

— Ничего, я подожду…

— Парни всегда так говорят; как петухи; но я вообще не собираюсь замуж, — щеки её горели, еще чуть-чуть — и поругаются, — я терпеть не могу, когда меня делают не собой, а своей; зачем ты позвал меня? я уже не верю в Бога, давно не хожу в приход, — он почувствовал сквозь куртки её страх и обнял вновь, крепко-крепко, будто только обрел или прощался навсегда; и они стояли так посреди текшей, как вода и время, толпы; и она спросила: — Что за праздник, не знаешь?

— Масленица — у православных; ты не знаешь такого праздника?

Она покраснела, объяснила:

— Я в конце февраля обычно к дедушке с бабушкой уезжаю; за город, в Прибрежное; у них там ферма — помогаю, в кирзачах хожу; а в этом году я отпуск в сентябре взяла — в Германию ездила, на выставку черно-белой пейзажной фотографии…

— Звучит безумно, — согласился юноша, — но пойдем тогда, покажем тебе Масленицу; я обожаю блины.

И увлек её в самую гущу толпы; Арвен крутила головой и опасалась за «Никон» в рюкзачке, затем крикнула Патрику: «подожди» — и вытащила фотоаппарат; а следующей ночью, проявляя фотографии, поняла: оно вернулось — то, что делает душу бессмертной; глаза, губы, руки, профиль — он был само совершенство; и она села в кресло с поломанным подлокотником и думала-думала-думала; мысли кружились в ритме «Вальса цветов»; потом взвизгнула от счастья и побежала на кухню пить кофе…

— Посмотри, — сказала она утром Марьяне, положила пакет на стол, будто букет цветов; Марьяна крутилась на стуле а-ля пианинный, пила кофе, черный, как пиратский флаг, ела пирожное со сливками и кусочком ананаса и курила одновременно две сигареты: «Монте-Кристо» и «Вирджинию легкую» — никак не могла выбрать; вокруг на столе валялись бумажки, исписанные телефонами и ракурсами, карандашные наброски и вырезки из журналов — с понравившимися фотографиями; Марьяна взяла, раскрыла, посмотрела внутри; «солидно» «это за ночь…»; села рядом, налила себе кофе, хотя такой она не любила, и смотрела, как Марьяна смотрит.

— Красиво, — наконец, — очень красиво; хотя это пошлое слово; но емкое; просто преступно и нестерпимо. Ты куда-нибудь это отправишь; всенепременно, я прослежу; и — в Париж бы; у них как раз в апреле черно-белый портрет… И — это он?

— Кто он?

— Убийца, или… ой…

Арвен засмеялась; пролила кофе на брюки; за окном на карниз сел огромный серый голубь и стал задумчиво чистить клюв.

— Нет, брат убитого; да какая разница, кто он…

— Он — то что надо; красивый, или даже — нет, не красивый, а прекрасный: красивые — они же однополосные, как автострада; а прекрасные — что лунный свет… — она повернула фотографию, где Патрик смотрел на фейерверк, — снизу вверх, подбородок заострен, огромные ресницы, и рассыпающийся огонь отражается в глазах, как в озере. — Я бы отправила в Париж, правда…

— Мне не слава нужна, — ответила Арвен и взяла ту, где он держал на плечах незнакомую девочку с букетом воздушных шаров, — моя любимая; смотри, он в черной куртке, девочка в белой…

— …а он сам, — закончила Марьяна, — ты влюблена; презренно и откровенно, накануне весны.

— О, Марьяна, разве я могу влюбиться? У меня вместо сердца лед для виски.

Марьяна посмотрела на Арвен; словно та сказала неприличность; подругами в общепринятом значении — совместные походы в супермаркет, разговор телефонный на час и секреты детства — они не были; просто очень разные — как разные страны; Прованс и Исландия; просто немного похожи: ну… обе девушки — как кодекс чести; и сказала, словно о лекарстве от гриппа:

— А ты попробуй…