Гель-Грин, центр земли

— Боже мой, она что, совсем бестолковая, как же она в постели-то поворачивается; эй, в золотом платье, не так! и не так! возьми эту, в белом боа, за руку… — Марьяна срывалась с места, как ребенок — завидев голубей; девочки-ассистенты бежали за ней; с пудреницами и шарфами; а Арвен отгибалась от фотоаппарата, и смотрела, как в порт заходит на разгрузку очередной корабль, и думала — какие мы маленькие, а они большие; словно горы, у которых шляпы — облака; а ведь есть вещи больше кораблей, например горы…

Вечером она делала фотографии — уже давно пообещала себе; не те, что в порту, для журнала, а те, что просто жизнь: вот старушка кормит голубей, каменная мостовая; один из самых старых кварталов города — площадь Звезды; а вот девочка в цирке на репетиции — худенькая, как дикое деревце, нужно много воды и минералов, чтобы стало красивым, — Арвен поставила её на шар, как у Пикассо, а теперь жалела об этом: получилось пусто и вычурно; руки мокрые от фиксажа; крем «Нивея» на ночь. Потом вышла из душа и долго-долго смотрела в окно — словно на затмение; город казался огромной звездой; потом легла — думала, будет размышлять еще с час, но, коснувшись подушки щекой из белого шелка и акварели, заснула крепко-крепко, и ей снилось огромное и белое, сладкое — сахарная вата, цирк, солнце; и проснулась утром от пронзительного звонка в дверь.

Сердце колотилось: видно, в конце приснилось что-то быстрое; она не закрыла на ночь шторы, и комнату залил, словно молоком убежавшим, ослепительный белый свет. «Солнце», — опять подумала Арвен; в дверь снова позвонили; она нашла в шкафу пеньюар — коричневый, атласный, как книга про древний Китай; заматываясь и закутываясь, путаясь в поясе, подошла к двери.

— Кто?

Но за дверью молчали. Арвен подумала и пошла на кухню варить кофе. Она любила глясе — в карюю бездну уронить кусочек мороженого и гадать, во что он растает. Медленно отпила — за окном чирикали птицы — «и вправду весна»; допив, пошла открыла дверь. Дверь открывалась не внутрь квартиры, а в коридор, и Арвен чуть не сшибла поставленную у её порога плетеную корзину с белыми цветами и фруктами. Одно яблоко — лунное, словно её сны и волосы, — покатилось к ступеням. Девушка поймала его, пробежав босиком, свесила голову вниз, в пролеты, и произнесла громко:

— Эй, вы кто? выходите…

Отражаясь от синих стен подъезда, голос звучал гулко, как в колодце; падал вниз и эхом поднимался вверх по ступеням. Но в подъезде было тихо, кто-то и вправду ушел, оставив дары и солнце, как бог. Арвен медленно вернулась в квартиру; пеньюар шуршал по линолеуму, подкрадываясь; поставила корзину на кухонный стол. Квартиру подарили Арвен бабушка и дедушка — свою; на совершеннолетие; а сами уехали в деревню, купили коров и гусей; она не верила и трогала стены, плинтуса — как новое платье; и каждую весну ездила в отпуск к ним на ферму. Ремонт сделала сама — на полгода отложив собрание сочинений Перес-Реверте; только на создание гостиной пригласила Марьяну — подержать обои; они смеялись всё время и распили в ночь бутылочку «Амаретто» неведомого производителя. Гостиная получилась серо-серебристая, в такт городскому дождю, и лишь лампа на столике у дивана — сладко вытянуться, почитать приключенческое — была красной, в форме пышных женских губ; спальня — белая и голубая, она выходила окнами на север, на порт, и Арвен хотелось, чтобы всегда пахло ветром; маленькая кухня стала золотой; посуда из желтого стекла; даже подушечки для мытья посуды она покупала строго темно-желтые; ванная и туалет — темно-зеленые, чтоб как под водой; и еще была угловая комната, в которой всё было, как хотелось, — загромождено постерами к старым фильмам: «Мулен Руж», «Чти отца своего», «Корабельные Новости», «Властелин Колец» и «Матрица»; старое, с одним сломанным подлокотником кресло — здесь была мастерская… И её крепость — от мира; души и нежности — чтобы не растерять; не рассыпать; чтобы не мешали думать. «Давай, друг мой, поднимемся в башню из слоновой кости, навесим пятнадцать замков и забудем об этом неблагодарном мире внизу». Её адреса — кроме Марьяны, родителей и работы — никто не знал…

Арвен стояла посреди кухни; желтые шторы; свет, проходя сквозь них, кажется янтарным, делает похожей на коробку дорогих шоколадных конфет изнутри; и смотрела на корзину; цветы пахли остро и свежо, как море: белые, мелкими соцветиями, словно брызнули водой — как крошечные капельки, крошечные жемчужинки; и яблоки белый налив, и записка; Арвен развернула её, словно приглашение на свадьбу: «Они цвета твоих волос. Ты такая красивая. Приходи сегодня на мессу в шесть часов. Кажется, я в тебя влюблен. П. Ф.».