Гейша

Утро стрелецкой казни, происходящее, собственно говоря, вечером, началось с опозданием на сорок минут, потому что высокая делегация от клана Могилевского сначала явилась с опозданием, а потом еще для разминки пила кофе в кабинете Розанова. Глядя на часы, я тихо зверел. Наконец все расселись в зале для приема – самом вместительном нашем помещении. Юрконсультация наша в этот день работала до половины седьмого, так что в эту пору никого из клиентов, обычно сидящих там же, в предбаннике, не было. Расселись за длинным стеклянным столом, кто не вместился – вдоль стен на стульях и диванах. Само светило – Адольф Могилевский – сидело рядом с Розановым. Я видел его, не по телевизору, впервые в жизни и так близко, что мог чувствовать запах его одеколона. Меня потряс огромный перстень на мизинце светила и мощный золотой браслет, выглядывающий из-под манжета его рубашки. В остальном Могилевский походил на остальных смертных: курил, стряхивая пепел на ковровое покрытие, кряхтел, размещая свои округлые телеса в узком кресле, потел и поминутно терзал свой сотовик. Глядя на Розанова, я позлорадствовал в душе тому, что я – не шеф и потому не обязан прогибаться перед подобными неприятными человеческими существами.

Быстро отчитавшись, я сел и предоставил другим возможность полить собрата грязью. Круглые часы, висевшие на стене над головами гостей, избавляли меня от надобности потихоньку поглядывать на циферблат свих собственных. Стрелки, как пишут в романах, неумолимо приближались к девяти. Проигранное мной дело на свежий взгляд выглядело таким простым, что давало возможность каждому блеснуть своими собственными соображениями. Мне казалось, что даже секретарша, подававшая всем кофе, если бы ей вдруг позволили высказать свои мысли, и та нашла бы, чем меня пнуть. В девять слово взял Розанов. Я его уже практически не слушал. Все мои мысли сосредоточивались на телефонном аппарате, стоящем на столе. Вот бы сейчас кто-нибудь позвонил и сообщил, что в здании заложена бомба.

Я представил, как бы мы тогда с шумом выскакивали в двери навстречу свободе и я бы летел первым, локтями раскидывая остальных, а жирный Могилевский, кряхтя и отдуваясь, карабкался бы последним, и наши модницы, громко визжа, оттаптывали бы ему ноги своими каблуками… Ах, какое роскошное зрелище! Все бы за это отдал…

Примерно в половине десятого высокий гость стал проявлять первые признаки беспокойства. Он дважды посмотрел на свои часы, вздохнул, покрутил головой, поерзал в кресле, вытянул ноги, затем перегнулся и, заглянув за спину, посмотрел на часы у себя над головой. Думал, наверное, что его швейцарский «роллекс» остановился… Нет, миляга, часики твои тикают, просто шеф у нас любит позаливаться соловьем, особенно над чужой могилой. В данном конкретном случае – моей.

Наконец и до Розанова дошло, что Могилевский торопится и с беспокойством поглядывает на часы. Он чуток скомкал триумфальную заключительную часть своей речи и через пару минут объявил, что мы все свободны.

Я с последнего школьного звонка не летел вон из помещения с такой скоростью. Раз уж опоздал и нет мне никаких извинений, я решил реабилитироваться в глазах Аллы любой ценой. Нет, на золотой браслетик с драконами я по-прежнему не тянул (от аванса, подкинутого Генрихом Розановым, оставались рожки да ножки), но самую мелкую резную шкатулку из слоновой кости (и что в ней женщинам нравится? Грязно-серый цвет, и не разберешь, что за рисунок, собственно, вырезан) я решил раздобыть. На сдачу я купил у метро белую розу и, присовокупив ее к шкатулке (люди! Берегите слонов! Их кости стоят очень дорого!), в начале одиннадцатого объявился у двери Аллиного подъезда.

Домофон долго не отвечал, так что я уж было впал в отчаяние и подумал, что дама моего сердца, не дождавшись меня, куда-то ушла. Я готов был ждать, сколько понадобится, хоть до утра, но тут в динамике раздался незнакомый скрипучий женский голос:

– Але! Слушаю, говорите.

Я понял, что это домработница.

– Добрый вечер, я друг Аллы. Мы договаривались с ней встретиться сегодня. Она дома?

– Дома, – неуверенно, как мне показалось, ответила старушка.

– Можно войти?

– А вы с ней точно договаривались?

– Точно, на девять вечера.

– А уже десять, – заметила бабуля.

– Опоздал, на работе задержался. Она меня ждет, я знаю!

– Ну ладно, заходите, – без особого доверия в голосе разрешила домработница.

В замке клацнуло, и я вошел в подъезд.

Дверь уже была открыта, и домработница поджидала меня в прихожей. Судя по ее строгому взгляду, я еще должен был пройти «фейс-контроль». При виде розы и еще какого-то пакета с явно подарочным содержимым в моих руках лицо бабули подобрело.

– Проходите. Алла сейчас освободится. Подождите пока в зале.

Она провела меня в уже знакомую гостиную, практически свободную от мебели. Я уселся в кресло-подушку, на деле оказавшееся очень удобным, даже несмотря на то что при посадке в него мои колени поднялись выше подбородка.

– Можете себе чего-нибудь налить выпить, – предложила домработница. – Вон там, на столике, все стоит. Водка, коньяк, мартини, соки разные.