Гефсиманское время (сборник)

«В одиночку мы ничего не можем сделать. Нас никто не слушает. В институтах, так называемых “научных”, мед. учреждениях, в том числе: институте вакцин и сывороток, институте мозга, институте высшей нервной деятельности, на животных и в первую очередь на собаках, обезьянах, кошках проводят так называемые эксперименты, а попросту говоря – пытают. На них практикуются не столько так называемые “врачи” – будущие ученые, у которых и души нет, но и начинающие студенты. Совершенно здоровым животным делают “операции” на органах: студенты и “врачи” отрезают половину кишечника, желудка, выкалывают глаза, ампутируют лапы, делают электрическую стимуляцию мозга, а после этого безрассудства уходят из этой камеры пыток, оставляя собак, кошек с полуотрезанными органами, с открытыми ранами в лужах крови, на выживание. Животные после наркоза начинают приходить в себя и вот с этого момента испытывают настоящие пытки. Эти несчастные покалеченные животные стонут, визжат от изнуряющей боли, а медперсонал на все происходящее смотрит сквозь пальцы. Ничего эти садисты – выродки не желают знать. Выживут – так выживут, не выживут – пусть подохнут. Санитарки говорят: “Это обычное дело: собак складывают в шахту неработающего лифта – пока не умрут”. И все это происходит в наше время, даже в таком институте как институт усовершенствования врачей, а институт мозга – очень страшный институт. Животные в такой стране, как Россия, не защищены ни на йоту. В Госдуме все не могут поделить власть. Деятельность вивариев никак не контролируется».

«Не знаю, ответите Вы мне или нет, ведь Вы высоко стоите, а кто я? Просто смертный, которых тысячи находятся за колючей проволокой. Я нахожусь в “местах лишения свободы”, “на особом режиме”, в местах этих нахожусь уже не в первый раз. Как попал в это болото первый раз в 14 лет, так до сих и не могу с него выбраться. Я никого не виню в этом, что толку сейчас искать виноватых, ведь жизнь пропала и ничего назад не вернешь. Мне сейчас 34 года, в марте будет 35 лет, остался совсем один, ни родных, ни друзей. Что такое семейная жизнь, семья – вообще не знаю. Да и много чего не знаю. Все эти годы провел за колючей проволокой, и выходить мне отсюда через семь лет. Вот и получается: что жил, что не жил. То, что я матерый бандит, я бы никогда этого не сказал, не был я ни в каких бандах, просто уж такой несчастливый человек и это вечное клеймо “ранее судимый” – не давало никакого житья. Такие сроки, за такое, ну вот как хулиганство – это все равно что тот же террор. Сколько людей простых пересажали за одно выбитое стекло или за “оказание сопротивления милиции”? Может, тоже когда-нибудь поставят памятник – жертвам “хрущевского террора”, “жертвам брежневского”… Ведь сейчас я сижу только за то, что ранее был судим. Дали 10 лет, признали особо опасным рецидивистом – а за что? За то, что сами ж пацаном отправили в этом мир. И осуждают таких, как я, внаглую. Ведь раз сидел уже – чего и доказывать. Что поделаешь, нужен был хороший адвокат, а адвокату нужны хорошие деньги – а где мне их было взять? В общем, все это позади, а впереди снова годы и годы заключения, и их надо сидеть, надо выжить, ведь здесь, в колонии – это не жизнь».

«Пишет вам человек совсем неизвестный из глубинки Сибири. Почти половина жизни прожита, а судьба не удалась – одни страдания. Молодой во все верил, всему внимая к чему стремился, но бывают моменты, когда вышибает жизнь земная из колеи. Может, я виноват во всем, а может судьба такая. Мы должны платить за наших дедов, отцов: мы озверели в буреломе событий. Я работал: монтажником, плотником, а теперь «истопником». Шикарная специальность топить печки зимой в школе, хотя почетная, чтобы дети не замерзли. В детстве я маленько увлекся стихами, писал для себя. Безумно был влюблен во все прекрасное, вечное… Зачем писать о мерзостях тюрьмы. Десять лет, то есть уже более, нахожусь на свободе, и мне дико слышать по телевизору: заложники, рэкет, стрельба. Я возмущаюсь чем – они именем закона детей судили за килограмм конфет по три года. За три рубля давали восемь лет. Желали исправить битьем, пинками, тычками, а теперь крадут сами сотни миллионов и им – освобождение. Мне с детства изломали, исковеркали жизнь. Никому нужны мы не были! Бумажный отчет о воспитательной работе. Хоть бы один нашелся увлечь в другую сторону душу! Нужны сейчас эти души! Они отплатят безмозглым дядям той же монетой! Пьянство в деревнях стало нормой дня. Какая нищета! Вот и говорят: болей душой за себя, – а я не могу жить иначе. Я помню, в 59-м году жили в деревне, в Серове недалеко, в бараках в маленькой комнатенке – семь человек и были по-своему счастливы. Люди были добрей, отзывчивей. А сейчас душит зависть. Почему он? Почему не я живу лучше? Вот и упирается в это. Но я согласен, человек наш талантлив, а его обкорнали. Он должен жить – и купаться в лучах славы. А его бессовестно обирали свыше и кидали подачки. Русский тем счастлив, если его Родина в величии. Плохо или еще хуже живется, но родину мы любим каждый по-своему всем сердцем».