Гефсиманский сад

– Она и на хлопчатобумажные носки записалась! И куда все хапает? Из-за таких сволочей обыкновенных зубных щеток не купить!

– Вы у нее паспорт... паспорт спросите!

– И национальность! Обязательно узнайте национальность!

– ...Клыки мы решили сделать из фарфора. Дело в том, что слоновая кость желтовата. Но это не обычный фарфор, а очень высокого качества.

– Есть у меня документы, есть. Вот, взгляните. И прописку посмотрите. Я в нашем городе и в блокаду жила... Внучка, понимаете, в институт поступила. Поживет у меня, пока общежитие построят. Мне сынок и денег прислал, чтоб диван купить.

– Знаем мы таких блокадниц! Почем очередь продаешь? Из-за вас, пенсионеров...

– Хватит! – крикнул Никифор, поднявшись с корточек. – Хватит, говорю. Устроили базар. Как ваша фамилия? – спросил у стоящей перед ним старушки.

– Сильвестина Янковская. Вот мой паспорт. Никифор встряхнулся, отгоняя дрему.

– Силь... Сильвестина? – Никифор растерянно глянул на старушку, перелистнул тетрадку. – Разве есть такое имя?

– Да вы загляните в паспорт, – улыбнулась старушка.

– Так... Ладно. Сильвестина Янковская, ваша очередь...

– Не имеешь права, – многоголосо рявкнула толпа.

– А вы и у него национальность спросите!

– А чего спрашивать? Эти сволочи горой друг за друга. Я вчера за колготками стояла...

Кто-то вырвал из рук Никифора тетрадку, толкнул от двери, ударил в спину...

Поднявшись с асфальта, он отряхнулся, потер ушибленное место и пошел прочь от мебельного магазина.

Услышав скрип тормозов, остановился.

– Господин Пастухов?.. Госпожа просила передать вам, что обстоятельства вынудили ее срочно вылететь на Гавайские острова. Она решила несколько месяцев пожить на вилле, принадлежащей ее матери.

– Скатертью дорожка, – проворчал Никифор, доставая из кармана кулек с окурками. Выбрал какой посолиднее и закурил.

– Господин что-то сказал?

– Я сказал, чтоб вы срочно взяли мой личный самолет и отвезли госпоже ящик хозяйственного мыла.

– Зачем госпоже столько мыла? Господин пошутил?

– Это русское мыло. Разве на Гавайских островах есть такое?.. А теперь вези меня на мою виллу. Может, госпожа передумала лететь на Гавайские острова.

– Какое, черта тебе в глотку, мыло?! Ты чего посреди улицы торчишь, сволочь! Дай проехать!

Никифор перебежал дорогу и, подняв воротник, скорым шагом двинулся домой. «Авось пронесет», – подумал он.

АВТОПОРТРЕТ

Он услышал всхлипывания женщины и проснулся. Нет, ничего не снилось. Может, и не женщина плакала, а ребенок, живущий этажом выше. Сейчас было тихо. Открыв глаза, он долго смотрел в потолок и силился вспомнить лицо матери, которое знал лишь по фотографии, проданной вчера вместе с ажурной бронзовой рамкой случайному прохожему. «Надо было фотографию себе оставить, – подумал он, поднимаясь с кровати. – Выкинет... Зачем она ему?» Он даже хотел бежать туда, где состоялась купля-продажа, но не смог вспомнить места. Взгляд ткнулся в яркое пятно на выгоревших обоях. Опять напряг мозг, но вспомнил только рамку и эмалевые – в виде ромашек – медальоны в ее углах. «Ромашка... Отец называл ее Ромашкой». Ему стало жутко от мысли, что уже никогда не вспомнит родного лица. Пальцы потянулись к темному пятну на обоях, и хрусткая бумага затрещала под ногтями, обнажая штукатурку.

Подошел к окну, открыл форточку. Несколько минут вдыхал уличный воздух. «Я вспомню, – шептал он. – Обязательно вспомню. У нее были белые волосы и...» И все. Напрасно он вглядывался в себя. В памяти жили другие женщины. «Белые волосы... А глаза? Нет, не голубые... Карие?» Он облегченно вздохнул, снимая с себя часть вины, потому что на черно-белом снимке невозможно определить цвет глаз. Огрызком карандаша начал черкать на обоях, пытаясь вычислить возраст матери. Сломанный карандаш полетел под кровать. «Ромашка, – прошептал он, опустив голову, и посмотрел на ботинки, которые не снимал, даже ложась в постель, как, впрочем, и одежду, не считая ватника и шапки. – Надоело...»

Подрамник с холстом выполз из-под кровати, подпрыгнул и устроился на треноге, которая, поскрипывая, развернула холст к свету. Пальцы дрожащей руки постучали по холсту, и облачко пыли поплыло по комнате.

«Ромашка, – прошептал он. – Я сейчас нарисую ромашку...»

Стена разделяла два мира. Она была серой и твердой. На большом плоском камне лежал ханурик по кличке Дим. Лучи солнца подползли к нему, коснулись. Он открыл глаза и, потянувшись, сел. Вытащил из трещины в камне окурок, закурил и зашелся в кашле. Потянул еще несколько раз, бросил, растоптал окурок каблуком ветхого ботинка. Встал и пошел вдоль стены. Пройдя немного, он ударил ребром ладони по серому бетонному монолиту. Потер ушибленное место и грязно выругался. Следовавшая за ним подруга, Коншенс, вздрогнула, закрыла уши ладонями. Ударив по стене еще несколько раз и вволю наругавшись, лег на еще влажную от росы землю.

Вскоре он услышал шаги и увидел перед лицом ноги в импортных кроссовках. Они принадлежали Гольду.

– Хочешь, дам глоток, – предложил Гольд.

– Что взамен? – не поднимая головы, спросил Дим.