Где валяются поцелуи. Париж

– Could you tell us how to find The black cat?

– Шат нуар? – переспросил его Пьер.

– Yes.

– Бесполезно искать черную кошку в ночи. Ее там нет, – улыбнулась Катя Пьеру.

– Само собой, настоящей там нет. Наверное, ты знаешь, что такое la chat во французском языке? – Павел указал англичанину рукой, как пройти к бару.

– Само собой, – взмахнула подолом платья Катя.

Англичанин улыбнулся в ответ и пошел искать свою кошку. «Свою лашатку», – сыграли слова в голове Кати.

– На этой площади сама невольно становлюсь пошлой, – дала пощечину другой своей руке Катя.

– Не, не пошлой – развратной.

– Ты меня сделал такой, – вспомнила Катя, как тщательно вылизывал Пьер ее кожу по ночам. «Нет, русские так не умеют, а может, им это не нужно, потому что они способны на что-то другое, более мужественное. Например, когда пришел Гитлер, французы сдали страну за 28 дней, а русские предпочли четыре года убиваться за нее. В этом была наша сила, этого нам до сих пор не может простить весь мир. Вряд ли бы наши способны были на такое – с подобным умением лобызать. Но женщина слаба, иногда ей не нужно мужество, а нужен именно язык, в нужном ухе, в нужное время, который поговорит с ее телом, пошепчется в самых укромных его уголках». Язык должен быть не столько понятен, сколько приятен. Мы же слушаем песни на английском, не придавая значения, о чем там. Достаточно приятного тембра, впрочем, это касается и литературного языка тоже. Величие писателя или поэта – это тембр его слов.

Пьер пытался прочесть меня. Конечно, это приятно, когда тебя читают каждый божий день. А я – «Война и мир», слишком много страниц. Это можно читать бесконечно. Сегодня я – «Мир», завтра – «Война», и пойди разберись, как с этим романом жить. Я стала его литературой, а что такое литература сегодня – это голос и вкус. Он был очарован моим. Какое-то время мне нравилось нравиться Пьеру. Хотя у него самого голос был пресноват, и всегда хотелось его посолить и поперчить. Со стороны эта внутренняя болтовня больше напоминала склад плюсов и минусов, которые я старательно выводила соответственно ему и себе, пытаясь убедить себя, что он именно тот человек, который мне нужен. Я все еще слишком сильно была привязана к себе, чтобы привязываться к кому-нибудь еще. Нужно нам было немного, но каждому свое. Поэтому мириться приходилось часто. Точнее сказать, приходил Пьер. А я объявляла мир.

«Настоящая русская девушка, не то что наши феминистки. Мыться как следует не научились, а уже хотят строить своих мужиков, хотят быть непричесанными и свободными», – лез в его голову пятерней ободранный маникюр его секретарши. Такая мелочь могла вспугнуть женское счастье, и его вопрос уходил куда-то на второй план, на третий. «В этой стране всем нужна свобода, даже не важно от чего, лишь бы свобода, лишь бы не трогали. А Кате нравится, как я ее трогаю. Конечно, это читается в ее глазах».

Пьер вспомнил разговор в кафе, где они обналичили бутылочку белого.

– Почему именно я?

– Ты не похожа на феминистку. Уют в глазах.

– Неужели? Мне кажется, что я из поколения гипертрофированных эгоцентристок.

– Любителей себя?

– Обожателей.

– Я не заметил, точнее, заметил сильное влияние Востока. Он делает русских женщин более покладистыми, добрыми, обтекаемыми.

«Да уж, получила свою порцию ласки – обтекай», – подумало вино в голове Кати.

– В этом отношении Восток оказался изящным тюнингом для неуправляемой сексуальной машины, – улыбалась Пьеру вторым бокалом белого Катя. – При том, что мы страдаем излишней привязанностью, верность у русских женщин зашкаливает.

– У нас женщины более самостоятельны и независимы, но и совершенно ненормальные матери, – продолжал Пьер. – Женственность их защищена законодательно в отношениях с мужчинами – это да. Женщин здесь не больше, чем мужчин. А потому – есть выбор. Те что женаты, чувствуют себя, как за каменной стеной, однако те что в разводе, совершенно не хотят вновь замуж выходить, они понимают, что им не нужна каменная стена, что это прошлый век, им непонятно, зачем они выстроили ее себе сами.

– Знаешь, некоторым и для воздушных замков нужен кирпич, – развязался Катин язык. Она даже не была уверена, все ли понимает Пьер.

– Здесь их давно уже не строят. Обычно тут замуж ради детей выходят, а если дети уже выросли, то женщины живут в свое удовольствие, оберегаемые всяческими льготами. Тут совсем иная атмосфера женской состоятельности. Это сложно объяснить, но в любом возрасте женщина ощущает свою полноценность. Да, мужчина не будет дверь перед ней открывать или вставать при каждом появлении, но показывать, что ее дело «надцатое», тоже не посмеет.

– Жаль, – вздохнула Катя.

– Что жаль?

– Что не будет открывать дверь и вставать. Думаю, идет постепенный процесс упразднения полов. Эра унисекс. И тут уже ничего не поделаешь. Мы подыгрываем друг другу, и игра эта зашла слишком далеко.

Вдруг после слова «игра», Пьер нервно посмотрел на свои часы и схватился за голову:

– Я же сегодня полуфинал пропустил.

– И что?

– Ну как что? Там же сегодня Гаске играет.