Где-то рядом. Часть 1

Невысокий худощавый человечек, лысенький, с глубокими складками на оживлённом лице жестом звал нас.

Дэн обернулся. Пару секунд он, не отрываясь, смотрел на зовущего нас, а затем глаза Дэна просияли.

— Соловей, ты?! — поддаваясь общей обстановке скрытности, шепотом произнес Дэн.

Человек только ещё сильнее замахал рукой, увлекая нас за собой. Через пару секунд мы, проскользнув в открытую для нас щель дверного проёма, оказались в небольшой комнатке. Звавший нас закрыл за нами дверь.

Тусклый свет не имеющего окон пространства исходил от пары десятков мониторов, транслирующих изображение снимавших здание интерната камер. На одном из них мы видели, как наш подросток-провожатый Максим, не заметив нашего отсутствия, неуклонно двигался к двери выхода.

— Бедный малыш… — сокрушённо произнёс тот, в ком Дэн узнал своего бывшего одноклассника. — Очень короткая память у этих ребят. Сейчас откроет дверь, закроет и даже не вспомнит о том, что должен был довести до неё вас».

***

Дэн:

«Когда я увидел Соловья там, в интернате, я был поражён. Нет, не столько изумило меня то, что вопреки словам директора, прямо возле его дверей отыскался тот, кого я хорошо знал. Удивил меня внешний вид моего одноклассника. Я так и не смог вспомнить его настоящего имени, мы прозвали его Соловьём за то, что, уснув он издавал свист.

В том, что передо мной был именно Соловей, я не сомневался. Но он был невероятно стар! Не знай я того, что мы с ним ровесники, я решил бы, что это какой-то восьмидесятилетний старичок решил подработать в интернате сторожем. Лысая голова, глубокие морщины, по-старчески костлявые руки, но его глаза… Они-то и выдавали в нём прежнего Соловья, такие же пытливые и по-детски озорные…

В этой комнате, увешанной мониторами слежения, мы могли оставаться незамеченными. Соловей был тем, кто осуществлял наблюдение за всеми помещениями интерната.

Соловей суетился. Шустрый, беспокойный, он, похоже, был нам несказанно рад. Вероятно, он давно не принимал гостей. Он сгрёб какие-то бумаги со стола, попытался засунуть в ящик недоеденное печенье…

— Я уже и не надеялся встретить тут кого-то из наших… Этот новый директор сказал, что не знает где вы… — начал я.

— Новый? — оборвал меня Соловей. — Ты действительно не помнишь его?

Я мог только отрицательно покачать головой.

— Вот это тебя обработали… — остановил меня Соловей. — А я-то думал, тебя это не коснулось…

— Что это?

— Ты правда ничего не помнишь? — забыв о своей суете, принялся расспрашивать меня Соловей.

— Я многое помню, — стал уже обижаться я.

— Да вы садитесь, садитесь…

Мы сели друг напротив друга. Дину Соловей усадил на единственный в комнате мягкий стул.

— Ничего ты не помнишь, — начал Соловей. — Что ты мог вспомнить? Парк, сад… Да не было тут никакого сада. И директор это не новый, а прежний. И учителей у нас никогда не было, здесь всегда всем заправляли военные. Им выделили деньги на нашу программу. Они привезли сюда учёных… В нас, детях, развивали интуицию. Теперь они воспитывают других детей. А из наших ровесников… Да их уже никого нет в живых. Остались только ты, да я. Ты — потому что на тебя не подействовали их препараты, а я остался жив только потому, что прореагировал на препараты слишком быстро, и когда пришло время, я уже перегорел, отработал своё… Вот и держат теперь меня под присмотром здесь. Мы с тобой, можно сказать, первый и последний, — Соловей хихикнул. — А между нами никого нет, в живых никого не осталось. Я отслеживал всех, умирали все, раньше или позже. Кто сам, пока ещё был здесь, не выдерживал действия «лекарств», а кто-то уже там, на службе.

— Да о чём ты толкуешь?! О чём ты говоришь?

Соловей достал из кармана кубик для игры в кости и кинул его на стол.

— Видишь, сколько выпадет? — спросил он.

— Пять, — успел ответить я, когда кубик остановился.

— Значит все-таки проявилось… — довольно ухмыльнулся своей догадке Соловей. — Так вот почему ты здесь, — дружески хлопнул он меня по полечу, — ты пришёл получить ответы на свои вопросы…

— Я видел стены интерната в своём сне, в гипнотическом сне, сеанс которого мы затеяли, чтобы разобраться с моей интуицией, — признался я.

— Всё правильно, — подтвердил Соловей. — Наверно ты увидел тот коридор, который вёл в бункер. Там мы и жили. Там они вводили препараты… Ну надо же, все-таки открылась в тебе интуиция! Столько бились над этим, а ты всё никак…

— Подожди, ты хочешь сказать, что мои способности созданы кем-то специально? Ты не шутишь?

— Это целая программа. Сейчас попробую тебе всё объяснить.

Соловей снова засуетился. Вот уже в руках его появился старый, наполовину источенный карандаш.

Дина спокойно сидела рядом со мной, я приготовился слушать.

— Наш интернат был особенным. Мы все были детьми-сиротами, не имеющими родных, а потому стали хорошим материалом для всевозможных опытов. Запертые здесь, мы даже не понимали того, что происходило с нами. Ты и я вошли в группу подростков, на которых отрабатывался метод обострения интуиции. Сейчас ты всё поймёшь… Вот смотри.

На каком-то грязном, попавшемся ему под руку листке, Соловей нарисовал круг.