Где-то на Северном Донце

Смешно, но она засушила те цветы. Пусть это сентиментальное мещанство или что-то другое — глупое и наивное — с точки зрения людей трезво мыслящих, но она поступила именно так. И не видит в том ничего стыдного, унижающего ее. Она была на войне, и ей были чужды мысли сытых моралистов, любящих растечься мыслью по древу в безопасной гостиной, где о бомбах и смерти как-то не думается. Ночью, после отбоя, забралась с головой под одеяло и стала раскладывать подвядшие цветы меж страницами потрепанного томика стихов Есенина. А томик потом спрятала в личных вещах.

Иначе она поступить не могла. Этот букетик был единственным материальным свидетельством того, что существовало между нею и комбатом. И не вина Людочки с Савушкиным, что самое сокровенное, светлое и чистое пришло к ним в пору, когда говорить об этом друг другу не всегда уместно и обязательно. Шла война, и с каждым из них в любой момент могло случиться что угодно. На войне любовь обязана быть терпеливой и мужественной.

Потому Людочка не обижалась на Савушкина, понимала его, в душе переживала и горевала вместе с ним, втайне жалела майора, когда дела шли не так, как того хотелось.

Сейчас, проводив взглядом ушедшего комбата, Людочка затаенно вздохнула, подумала с грустной нежностью: «Устал. Не брит. Голоден… Достается ему!» И, медленно вращая верньер радиоприемника, вслушиваясь тренированным слухом в хрипы наушников, стала думать о себе, о Савушкине, о том дне, когда он найдет возможным заговорить с ней о личном.

* * *

Пальцы меж тем заученными движениями вращали верньер. Что-то мелькнуло. Чуть-чуть назад. Опять мелькнуло. А ну поточнее!

И вдруг:

«Ти-ти-ти-та… Ти-ти-ти-та… Ти-ти-ти-та…» — Слабо. Еле слышно.

Людочка увеличила громкость до максимальной. Все это автоматически, машинально.

Чуть погромче — опять настройка.

Насторожилась. Посторонние мысли вон.

— Ти-ти-ти-та… КНК-1… КНК-1… КНК-1… Я — ПРТВ… Я — ПРТВ… Как меня слышите?

Пододвинула запасные наушники к Капралову, включила динамик.

В комнате все замерло. Тишина. Радисты окаменели на своих стульях, напряженно вслушиваясь. А из динамика неслось чуть слышно:

— Ти-ти-ти-та… Ти-ти-ти-та… КНК-1… КНК-1… КНК-1… Я — ПРТВ… Я — ПРТВ… Как меня слышите?

Капралов прижмурил желтые глаза, склонил голову набок. И вдруг сами собой расползлись толстые добряцкие губы в восхищенной, будто родственника встретил, улыбке.

— Да, это же наш пропавший медведушко… Он! Молодец, девушка! — И свойски хлопнул здоровенной ручищей по покатому плечу Людочки.

Людочка охнула, весело покривилась и не обиделась.

Бабушкин схватился за телефонную трубку, потом бросил ее и, забыв о кнопке сигнализации, кинулся к двери.

Есть! Нашелся!

Майор Савушкин отдал по внутреннему телефону все необходимые распоряжения и собрался наконец-таки пойти побриться. В кабинете возле стола топтался верный, преданный Чалов и по-стариковски ворчал:

— Негоже так, товарищ майор. Третьи сутки дома не показываетесь. Непорядок. Я боле еду сюда не понесу. Извольте по-человечески поесть. Да и в порядочек себя привести не мешает. Я баню второй день топлю…

Савушкин и сам знал, что непорядок, что надо идти, но что-то мешало ему вот так просто, как предлагал ординарец, встать и уйти отсюда. Или надежда, или забота, а скорее — и то и другое.

— А курочка ваша целехонька. На морозе. Сходите пообедать. Негоже так, товарищ майор. Работа не волк — в лес не убежит.

— Волк, Матвеич. Волк! — возразил Савушкин. — Может убежать. Особливо в нашем деле…

— А я не согласный! Хоть на губу сажайте, а сюда еду не понесу!

В дверь постучали. Стук частый, не по-обычному громкий.

«По коням! Неужели?»

Сам собой хрустнул, развалился напополам зажатый в пальцах карандаш. Савушкин вскочил на ноги. Все это в одно мгновение.

— Войдите!

Всегда невозмутимый, неторопливый Разумов на этот раз вкатился праздничным колобком. Забыв о субординации, выпалил:

— Есть, Владимир Григорьевич! Вылезли! Нашелся «зоопарк»!

— Ага! — Савушкин вымахнул из-за стола, вслед за капитаном выбежал из кабинета.

— Да что же это такое? — взвыл Чалов, огорченно хлопнув себя по ляжкам. — Товарищ майор… — И пожаловался захлопнутой двери: — Господи, что за служба!

В левом секторе людно, но тихо. Помимо радистов, Савушкина и Разумова у двери топчется младший лейтенант Табарский.

Савушкин будто заснул. Прикрыв глаза, вслушивается в еле слышные: «Я — ПРТВ… Я — ПРТВ…»

— Далеко забрались. Слышимость почти нулевая, — с досадой шепчет у своего приемника Котлярчук.

— Ерунда. — Савушкин «просыпается». — Передатчик работает в экономичном режиме. Переключен на двадцать пять процентов мощности. Умышленно переключен. Они рядом.

Разумов кивает. Капралов многозначительно крякает.

— К делу! — отрывисто произносит Савушкин. — Табарский! Распорядитесь, чтобы линейная служба и коммутатор были начеку. Вызвать на все объекты техников. Мало ли что…

Младший лейтенант исчезает за дверью.

— Ну… — Это уже к Разумову. — Давайте команды, товарищ капитан.

Уходит и Разумов.