Где-то на Северном Донце

На аллее возле плаца появляется знакомый лейтенант. Это Галич. Малышкину заранее известно, что следователь идет к нему. И действительно, вскоре дверь в камеру распахивается и на пороге возникает пухлолицый добряк Галич в своей необмятой, новенькой шинели и наползающей на уши великоватой фуражке. Галич здоровается с привычной улыбкой, но в этой улыбке есть нечто новое: не то неловкость, не то принужденность. Это заставляет Малышкина насторожиться.

Но разговор поначалу протекает в привычном русле. Малышкин уже в который раз рассказывает, как обшарили, на всякий случай, весь «газик», как заставил Шубина с Перехватовым обыскать себя, как ползали потом по грязи возле того пня у ели, втайне надеясь на безнадежное…

— Та-ак… — невесело констатирует Галич. — Значит, ничего дополнительно не припомнили… Ничего нового?

— Ничего, товарищ лейтенант.

— Та-ак… — Лейтенант что-то обдумывает, трет ладонью висок. — Та-ак… Имеется у меня один вопрос…

— Слушаю, — с готовностью откликается Малышкин.

— Та-ак… Некоторые ваши товарищи по роте утверждают, что у вас есть знакомая девушка в городе, что вы часто встречались, будто у вас вроде бы возникло, как это сказать… Что-то прочное, настоящее. Это так?

— А какое это имеет отношение к делу?! — вздрогнув, испуганно вскидывает голову Малышкин.

— Собственно, может не иметь никакого… — трудно подбирает слова Галич. — Но может и помочь… Как ее зовут?

— Какое отношение это имеет к делу? — весь преобразившись, Малышкин становится похожим на ощетинившегося ежа.

— Вы не встречались с ней перед отъездом?

— Какое это имеет отношение к делу? Зачем вы впутываете ее в эту историю? — почти кричит Малышкин, в нем уже нет прежней доверчивости, готовности отвечать.

— Пока сам не знаю, — с неожиданной для самого себя откровенностью признается Галич. — Все-таки как ее зовут? Кто она?

— Я не желаю разговаривать на такую тему! — Забыв о субординации и своем подследственном положении, Малышкин вскакивает с нар и начинает бегать по камере — четыре шага от окна до двери, четыре шага обратно. — Хоть что делайте со мной, но на такие вопросы я отвечать отказываюсь!

— Никто не собирается что-то делать с вами, — миролюбиво произносит Галич. — Успокойтесь.

Но Малышкин не замечает миролюбия следователя. Как насмерть перепуганная ночная птица, он мечется из угла в угол и упрямо бормочет:

— Я отказываюсь! Слышите? Она тут ни при чем! Я отказываюсь!

— Ну, хорошо. Дело ваше. — Галич видит, что Малышкин возбужден до крайности, что он испуган и растерян. Но чувствует и другое — подследственный в самом деле не будет говорить на эту тему, и он, лейтенант Галич, допустил большую оплошность.

Следователь начинает собирать свои бумаги.

10

Оставшись один, Малышкин никак не может успокоиться. Он продолжает метаться по камере и не может привести мысли в порядок. Невинный вопрос Галича застал его врасплох и вдруг осветил все случившееся с ним, с Малышкиным, с совершенно иной стороны. Теперь Малышкина совершенно не волнует его собственное будущее и даже та таинственность, с которой исчезла проклятая сиреневая пачка. Его потрясла сама неизбежная возможность того, что Еленка в конце концов узнает обо всем и сочтет его, Малышкина, бесчестным человеком. А это клало конец всем его сокровенным мечтам, радужным надеждам, это было концом всему, связанному с Еленкой…

У Малышкина со школьных времен как-то не клеились взаимоотношения с девчонками. Не то, чтобы он был грубее, хулиганистей или несимпатичней прочих школяров, а вот не хватало чего-то. Наверное, инициативы. Не шибко общительный сам по себе, он и в мальчишеской компании всегда оставался в тени, а о девчонках и говорить нечего. Мало что изменилось и в техникуме. Молчун Малышкин всегда был вне поля зрения своих сокурсниц, но, насколько сам помнит, не очень огорчался этим.

Правда, уже на заводе, случилось у Малышкина какое-то подобие романа с нормировщицей Нюрой Маркиной, но развалилось это «подобие» так же тихо и безболезненно, как и случилось.

Познакомили их сослуживцы на веселом загородном пикнике. Малышкин проводил застенчивую Нюру до дому. Потом они несколько раз сходили вместе в кино. Нюра даже провожала Малышкина в армию. Но было в их взаимоотношениях что-то такое, что всегда тяготило обоих. Они не знали, о чем разговаривать, никак не находили общих слов, молчали при встречах или обменивались настолько казенными фразами, что обоим было тошно и неловко. Прощался с Нюрой. Малышкин всегда с большим облегчением, как человек, избавившийся от неприятной повинности. С таким же чувством шел на очередное свидание, которое опять-таки назначал.

А зачем назначал — сам не знал. Наверное оттого, что все соседи и сослуживцы считали их идеальной парой. Пожалуй, и скучно-то Малышкину было оттого, что Нюра в самом деле была идеальной. Не балаболка, серьезная, аккуратная и на службе, и в домашних делах, она была образцом добропорядочности, домовитости и основательности. Улыбалась когда надо, говорила тоже когда надо, о всем судила практично, в соответствии с мудрым опытом старших.