Где собака зарыта

Это было, как оказалось, весьма разностороннее представление молодого итальянского искусства, во внутреннем дворике какой-то оркестр, наверное студенческий, играл Вивальди, внутри здания в одном зале проходил показ видеофильмов, заявленных на Венецианский фестиваль (Венеция все еще казалась нам чем-то очень далеким), другой зал занимала выставка последних достижений итальянского художественного авангарда (на их языке это называлось «mostra»). Вивальди как Вивальди, быстро нам наскучил, фильмики так себе, один меня взволновал, в нем сперва показали мальчика, сидевшего за столом, что-то говорившего, естественно, по-итальянски, а потом весь видеоряд повторялся, только вместо голоса мальчика шла музыкальная подкладка, что как бы не оставляло сомнений в смерти мальчика, и в любом случае этот просмотр теперь становится каким-то странным образом обязательным, становилось жаль, что ты раньше не прислушался к словам говорившего, как будто слушание могло здесь в чем-нибудь помочь. Другой фильм начинался отрывком из «Психоза», который по телевизору смотрел садовник, видимо отвечавший за окружавшую университет зелень, следующий кадр показывал нам двух студенток, прогуливавшихся под ручку по коридору, по которому наверняка хаживал и Ян Кохановский[4]. Студентки подходят к окну и смотрят на прекрасный парк с розами. Одна другой что-то говорит. Далее, та же самая студентка, но уже в саду, притаилась, пытается сорвать розу, у нее это получается не слишком ловко. Мы замечаем садовника, выглядывающего из-за кустов, студентка тоже замечает его и пускается наутек. Опять студентки у окна. Их замечает ухаживающий за розами садовник. Он поднимает руки вверх, а в руках — секатор и чик-чик — выполняет в воздухе движение, имитирующее стрижку. Встревоженные студентки отпрянули от окна. И снова студентка, прогуливающаяся на этот раз по коридору в одиночку. Неожиданно из ниши выступает ни дать ни взять дух Яна Кохановского, садовник. На лице решительность, руки спрятаны сзади, за спиной. Студентка от него бегом. Мы покидаем зал, грезя о лабиринте бесконечных коридоров.

II. Mostra

Начать надо с того, что там не было гардероба. Ни чего-то такого, что хотя бы отдаленно напоминало раздевалку. Ни вахты, ни бесполезной вечно сидящей при входе в туалет тетки, ничего. А человек с рюкзаком за плечами — не то же самое, что без рюкзака. У него другие желания, другие мечты, время у него идет по-другому. Он по-другому смотрит на мир. По-другому видят его другие (люди, даже собаки). Что касается нас, то прежде всего мы стремились избежать неосмотрительного разрастания и так уже невыносимо отяготившего нас багажа (хоть на этот раз речь шла только о нашем общем багаже переживаний эстетического порядка), а потому, не слишком воздыхая над большинством собранных там произведений, мы инстинктивно, ведомые безошибочным нюхом наших спин, сразу направились к самому важному. А самым важным (и относительно этого ни у кого не было никаких сомнений) оказалась camera[5], а вернее, две: на два посетителя и на четыре. В первую впускал сам художник и надо было ждать в очереди, а потому в первом порыве нашего минималистского максимализма мы сочли, что нас устроит и вторая, не пользовавшаяся таким уж большим успехом, зато как бы учитывающая нашу численность. Это была маленькая комнатка, темная, перегороженная чем-то вроде молельного барьерчика для коленопреклонения или такого барьерчика, к которому подходят за святым причастием. Сначала комнатка показалась совершенно пустой, некоторое время спустя глаз начинал замечать лежащее в дальнем углу и светящееся бледным светом нечто, похожее на крошки.

— И что бы это могло значить? — стали мы спрашивать себя как бы серьезно, но уже готовя в глубине души разные ехидные насмешки и заранее радуясь им.

— Это — смысл жизни, — выдала вдруг Матульска с апломбом знатока. Никто не посмел возразить. Вот он, лучший прикол, причем в самом начале. Нам не оставалось ничего другого, как только принять его на полном серьезе.

Вот, значит, каков он, смысл жизни. У нас сразу же появилось желание приглядеться к нему сблизи. Поозиравшись по сторонам, мы перескочили через барьерчик. Смысл жизни, каким мы его увидели, можно свести к лежащим в беспорядке маленьким кусочкам как бы фосфоресцирующего ламината. Допустив, что, даже будучи вырванным из контекста, смысл жизни остается смыслом жизни, мы взяли себе по одной его частичке, на всякий случай[6].