Лагерь жил как и до появления Поупа: я не прекратил учебных стрельб на лугу за фермой и уроки штыкового боя парней Джеймса Гатри, — не трубил сбора и не выстраивал волонтеров. Июльское солнце припекало — мундиры нараспашку, вокруг разгуливали куры, кудахча и вскидывая крылья на каждый учебный залп; волонтеры с примкнутыми штыками двигались на фоне дубравы и испуганного, прижатого к опушке стада коров; двое негров усердствовали у кухни; раненый солдат сидел у сеновала, по-деревенски глазея на начальство.
— Помнится, вы жаловались Хэрлбату на нехватку патронов? — заметил Поуп на частые залпы.
— Я потому и просил, что думал и об учении.
— У ваших солдат нет недостатка в живых мишенях.
— Эта мишень на лошади, чтобы ее верно взять, нужны пробы. — Я показал туда, где раздавались выстрелы. — Винтовка опасна только в умелых руках; неумелый солдат посылает патроны как попало, наудачу.
Мое стрелковое поучение заставило офицеров взглянуть на Поупа, в ожидании, что он поставит меня на место.
— Вы правы, полковник. — Рукой в перчатке он взял меня под руку, и в этом стесненном положении мы прошли несколько шагов. — У нас немногие офицеры воевали. Сборные солдаты, сборный офицерский корпус; старые, прославленные армии Европы были однородными.
Он был открыт со мной, и я ответил тем же:
— Я рад, что мой полк таков — с бору и с сосенки, как говорят на моей родине.
— Но однородность дает силу.
— Силу дает цель войны, когда волонтер, кто бы он ни был по крови, знает, что сражается за республику.
Он отнял руку, мы отстранились друг от друга.
— Все это хорошо для волонтерских депо, — разочарованно сказал Поуп. — Но и там важнее деньги. До цели возвысятся немногие. — Он славно усмехнулся, показал на поваров в изодранных блузах, сквозь которые гляделось черное тело. — Надеюсь, они не числятся за полком?
Я не успел ответить, что взял семерых негров — на кухню и ездовыми: их хозяин, владелец земель между Уорреном и Вудландом, воевал против нас, сжег собственную ферму — что случалось крайне редко, — заперев и черную собственность в хлеву, и ускакал к Гаррису, — мы успели спасти из огня семерых. Я не успел ответить Поупу — к нам вкатилась двуколка с буланым красавцем в оглоблях, остановилась в нескольких шагах от нас, и на землю сошел тощий, благообразный старик, безусый, но с седой бородой вокруг загорелого, морщинистого лица.
— Ваши солдаты отняли у меня лошадей, генерал. — Старик с достоинством снял шляпу.
— Вот кто здесь командир, — генерал указал на меня.
Старик располагал к себе спокойствием, нельстивым взглядом и столь же нераболепной фигурой. Он увидел появившегося за моей спиной хозяина фермы и ответил презрительным движением ноздрей, будто учуял смрад.
— Ваши люди взяли у меня четырех лошадей.
— Не подохнешь! — крикнул хозяин фермы, и Поуп обернулся на голос ненависти. — Это Скрипс! — объявил фермер, будто одним этим именем все уже сказано. — Фицджеральд Скрипс, его сыновья у Прайса, в мятеже…
Поуп смотрел на фермера так долго, пока тот не устранился, с жестом упрека и возмущения.
— Вы обвиняете моих людей в грабеже? — спросил я.
— Определите сами, а мне верните лошадей.
Он протянул клочок бумаги. Это была расписка, что лошади взяты для военных нужд; я узнал руку Стивена Хилла, старшего лейтенанта из роты капитана Стюарта, набранной в графстве Старк. Я передал расписку Поупу.
— Чего же вы хотите? Это писано моим офицером.
— Я требую лошадей, — сказал старик. — Вашей бумажкой я не подниму зяби и не свезу свой урожай на рынок.
— Но у вас есть еще лошади?
— Я никому не позволю считать свое добро: ни этому хорьку, ни вам, господин полковник.
— Вам отдадут лошадей, — сказал Джон Поуп.
— Если они не падут от пуль ваших друзей! — добавил я.
— В этом случае я потребую денег.
Он говорил не сгоряча, зная, что генерал на его стороне, а вместе с генералом и закон.
— Лошади взяты для разведки в интересах армии Союза, против мятежников. — Мне противной сделалась скобленая физиономия старика.
— Я требую защиты своей собственности от мародерства.
— Вы ищете защиты у офицеров Союза? Тогда скажите: признаете ли вы себя гражданином Американских Штатов?
— Видит бог, я миссуриец, а Миссури пока в Америке!
— Признаете ли вы себя гражданином, сохраняющим верность Белому дому и президенту Линкольну?
— Я верен нашей конституции.
Он был мастер изворачиваться, но уже и я заметил его слабость. Скрипс терял самообладание, старикам трудно это скрыть, чуть прилила кровь, и уже глаза не те, и белый волос ложится резко.
— Где же ваша честь, если вы уклоняетесь от ответа, которым не затруднились бы ваши сыновья?!
Я чувствовал клокочущую ненависть Скрипса и недовольство генерала; а что он мог сделать? Даже и кухонные негры перестали орудовать ножами и подкидывать поленья в огонь, — все слушали нас.
— Чего же вы молчите! — не давал я старику войти в ровное дыхание. — Ответьте нам, вы гражданин Соединенных Штатов?
— Не совсем так, полковник, — начал он хмуро, сжимая правой рукой задрожавшие пальцы левой и собираясь пуститься в пространности. — Я, видите ли…