Где поселится кузнец

В эту ночь поручик сложился более, чем за семь лет прозябания при Новочеркасском арсенале. Думал он не о суровой каре, когда он ничего не утаит перед князем из ночного происшествия, — и не о будущей своей судьбе, черты которой затмились глухо, — поручик размышлял о высшем назначении человека. Отчего так охочи люди подчинять себе других? Сколько выслушал он преданий о казацкой вольнице, о выборных донских началах, о природном неподчинении истинного казака и патриархальных свободах: но где они на Дону? Стоило Александру I пожаловать казацкой старшине дворянство в уплату за ревность и службу Войска Донского, стоило монаршей милостью переделать бригадиров на полковников, войсковых старшин — на майоров, есаулов — на ротмистров, сотников — на поручиков, а хорунжих — на корнетов, дать Дону дворянские учреждения и предводителей дворянства, — и на земле донской воцарилась не новая правда и понимание нужд ближнего, но постыдное рабство. Пяти лет не прошло, а уже в вольных прежде степях мыкали горе крепостные души, счетом под сто тысяч, а все потому, что какой же ты господин, если не вполне сел на чужую спину? Было время, на Дону говаривали, — на отце воду важивали, а к сыну и с хомутом не подходи! А вышло иначе: на многие десятки тысяч надели хомут, железные удила в рот и кольцо в нос, как рабочему скоту; кнут невозбранно гуляет по иссеченным спинам, чтобы другие могли в дорогих колясках ездить, отсылать казачат в иностранные пансионы и есть на серебре. Но в жилах у них — и у тех, кому железные удила забили дыхание, и у тех, чьи столы ломятся от серебра, — течет одна кровь; Русь им начало и мать, а они навсегда враги. И минет ли это от падения тирании, или это вечное проклятие в человечестве, моровая язва, исцеления которой будут искать века и найдут ли? В Варшаве он мнил себя братом Людвика и других поляков, и не славянство роднило их, хотя немало было речей и о славянстве. В чем оно, общее славянство Людвика и его? В патриархальной русской церкви? Но он отринул церковь вместе с Богом, и даже прежде Бога, а Людвик — благоверный католик, разрушительный враг старославянского богослужения. А загремели венгерские колокола, воззвала к Европе республика, ее трехцветные знамена и еще красные, с вышитым посреди гербом, знамена, и Людвик тут, против него. И сам поручик, казнясь неисполненным долгом офицера, не каялся ни в чем. Он не заходил так далеко в мыслях, чтобы видеть себя венгерским инсургентом, хотя и стоял уже между армиями, не зная, кому отдать горячее сердце.

Князь Л. вошел в комнату быстрым шагом, но остановился внезапно, оттого что в долине, у горной речки, ударили залпы. Он помнил Кавказ и черкесов и отличал честную военную перестрелку от залпов карающих, от расстреляния. Час назад, передав пленных ландштурмистов австрийцам, князь получил клятвенное заверение, что без справедливого суда никто не будет наказан. Эхо лживой клятвы еще не отзвучало в горах, но казнь свершилась.

Тут уместно сказать то немногое о князе Л., без чего не все будет понятно в драматическом развитии его поединка с поручиком. Он имеет на это право и сам по себе, как личность непримелькавшаяся, но еще и как отец Надежды Л., снискавшей нежную дружбу поручика. Полковой командир давно отставлен был бы от службы, если бы не влиятельнейший его родственник, Львов Алексей Федорович, сын покойного директора придворной певческой капеллы и сам музыкант, чья слава вышла за черту России. В пределах царства российского — и за границами оного, где уния не вытеснила православия, — по его нотам пели не только «Иже херувимы» и «Вечери Твоея тайныя», но и многие другие псалмы и молитвы, едва ли не весь годичный календарь православных служб. И, доказывая, сколь неразделимы горние вершины веры и величие помазанника Божьего на земле, наш музыкант, автор симфоний и опер, верховный жрец божественной церковной просодии, успешный концертант Европы, был еще и ревностным царедворцем. Окончив институт инженеров путей сообщения, он первые успешные шаги сделал в военных поселениях Аракчеева и двигался вверх неукоснительно, не раз будучи и в свите императора Николая I, уже при звездах и звании флигель-адъютанта. Ну что за дело так вознесенному сановнику до вспыльчивого родственника, раннего вдовца, воспитавшего единственную дочь в гарнизонах, при няньках-денщиках! Но флигель-адъютант был добр к сироте и к ее отцу, которому в памятном 1825 году недостало вины на Сибирь, однако же и та, что была на нем, даже и при высоком заступничестве, загнала князя сначала под Орск, а потом, по особой милости, к черкесским саклям.