Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Я начал читать Головина в «Элементах» (кажется, он не публиковался в раннем «Дне» в начале 1990-х). Литература эта шла тогда ко мне через моего отца, Владимира Бондаренко, замглавного в тогдашнем «Дне» и «Завтра». Но так получилось, что с ЕВ я познакомился много позже, когда уже мог выбирать самостоятельно, и никаких отцовских связей, слава Богу, не понадобилось. Головин вообще с большой неприязнью отзывался о разных «сыновьях, которые откуда-то повылезали», то есть о сыновьях его былых друзей, знакомых и прочих «известных людей». Видимо, здесь еще сказывалось его отношение ко времени: он не собирался вдаваться в подробности и вживаться в настоящее, его не интересовали актуальные на сегодня люди, будь они к тому же хоть трижды сыновьями бывших, но отслуживших своих отцов.

В его статьях или на лекциях в Новом Университете, где я впервые увидел Головина вживую, мне было интересно сочетание языка алхимии и античной мифологии в его речи. Помню, как на лекции «Пурпурная субстанция обмана» году в 1998-м, куда я приехал прямо с самолета, я намеревался задать ему вопрос о символике дуба с вывороченными корнями, но пройти к мэтру не было возможности, и общение наше пришлось отложить на несколько лет. Впрочем, так получилось, что и позже я никогда не вел с ЕВ разговоров на тему именно алхимии: во-первых, я в ней не специалист и никогда таковым не буду, а во-вторых, ведь, кажется, сказано у Генона в «Кризисе современного мира» о том, что алхимия Нового времени есть лишь жалкая подделка священной царской науки. Глеб Бутузов здесь меня оспорит, и кто я такой, чтобы спорить в этой области с Бутузовым?

Я смог познакомиться с Головиным только в начале 2004 года, после его лекции «Матриархат» — наверное, одной из лучших лекций ЕВ. Тогда только вышла моя первая книжка по ирландской мифологии, и я подарил ее ЕВ в надежде на какой-нибудь комментарий мифолога. И я его получил, причем развернутый: практически все наше дальнейшее общение с ЕВ до последних звонков в 2010 году и было этим развернутым комментарием с его тонкой, въедливой иронической критикой меня как «профанического» историка и филолога. Могу только надеяться, что в «бухгалтерах» от науки он меня не числил. Он мог прямо при мне сказать Артуру Медведеву, мол, «Бондаренко — так себе автор для «Волшебной Горы», а все же почему-то был очень рад моей рецензии на его «Снежную Королеву» («рыжая сука» — так он называл эту свою первую большую книгу). В первую очередь для меня Головин был мифологом, его взгляд на миф, его игра с мифом были для меня важнее всего. Ясно, что если бы не искусственная «бухгалтерская» природа современной гуманитарной науки, Головин мог бы стать у нас своеобразным русским вариантом Кереньи или Элиаде, но, кроме всего прочего, его самого не прельщала карьера гуманитария от науки, в советское и постсоветское время для него почти невозможная.

В эту первую встречу мы разговаривали в фойе музея Маяковского, рядом стояла его жена Елена и еще человек, пытавшийся узнать от Головина его отношение к индийской или китайской премудрости. Головин отвечал, что все это далеко от европейского человека, что надо читать античную литературу, ну или скандинавскую или кельтскую, как вот этот молодой человек (показывая на меня). Позже я еще столкнулся с головинским скепсисом по поводу «индоевропейцев» и индоевропейских реконструкций: индийскую традицию он считал чуждой и неприложимой к европейской ситуации. Да, он был убежденным сторонником старой традиционной Европы и ни в коей мере не евразийцем. По поводу России он как-то сказал, что римские войска остановились однажды на границе будущей Российской империи и совершили ауспиции, которые показали, что эти пространства не предназначены для человека. Да, говорил он, вот лешим, кикиморам, русалкам, домовым здесь привольно, но человеку здесь жить нельзя или очень сложно. И тут же, противореча себе, он мог заявить, что в принципе ничего против дореволюционной, досовдеповской России он не имеет, была нормальная европейская страна. В этом, — когда он ехидно цитировал замечания Майринка по поводу одержимости русских своей проблемной страной, — он был очень близок Александру Пятигорскому, который по другим причинам, но тоже не уставал повторять, что Россия — это нормальная страна (здесь даже не важно, «европейская» ли, «евразийская»), есть страны и гораздо сложнее и трагичнее (надо вспомнить, что Головин всегда отдавал должное Пятигорскому как посвященному, которого знал еще до эмиграции последнего). При этом Головин много раз заявлял, что нормальным способом существования нашей страны может быть только империя. Он считал это чем-то очевидным и нормальным, без особого ажио тажа по этому поводу. Так что в нынешнем искусственном противопоставлении русских имперцев и националистов Головин незримо на стороне первых.