Где апельсины зреют

Подъхали къ желзнодорожной станціи. Нищій съ багромъ подцпилъ лодку у пристани и кланялся, прося себ за эту услугу на макароны. Николай Ивановичъ разсчитался съ гондольеромъ. Сбжались носильщики, стали вынимать изъ гондолы сундуки и саквояжи и понесли ихъ въ желзнодорожный залъ.

— Какъ билеты-то намъ теперь брать, Глаша? У тебя вдь еще въ Петербург было записано, суетился около жены Николай Ивановичъ.

— Вьена, віа Понтебо… отвчала Глафира Семеновна, взбираясь по ступенькамъ на станцію, обернулась къ каналу лицомъ и сказала:- Прощай, вонючая Венеція! Разочарована я въ теб. Не такой я тебя воображала.

— Стоитъ-ли съ ней прощаться, матушка. Плюньте! перебилъ ее Конуринъ.

Черезъ полчаса они сидли въ позд. Глафира Семеновна вынимала изъ сакъ-вояжа маленькій сверточекъ въ мягкой бумаг и говорила:

— Очень рада все-таки, что кружевной воланъ вчера вечеромъ себ купила. Ужасно дешево, а венеціанскія кружева вещь хорошая. Убрать его куда-нибудь подальше, а то черезъ австрійскую границу будемъ перезжать, такъ какъ-бы пошлину за него не потребовали.

И она стала запихивать свертокъ за корсажъ.

Николай Ивановичъ записываль въ записную книжку стоимость только что сейчасъ купленныхъ билетовъ и тяжело вздыхалъ.

— Ежели въ Вн не остановимся на ночлегъ, а съ позда на поздъ перемахнемъ, то, авось, какъ-нибудь въ дв тысячи восемьсотъ рублей вгонимъ свою заграничную поздку, произнесъ онъ.

— Голубчикъ! Николай Иванычъ! Ради самаго Господа не будемъ въ Вн останавливаться! воскликнулъ вдругъ Конуринъ. — Ну, что намъ эта самая Вна! Пропади она пропадомъ! Мн къ жен пора. Когда я ей еще написалъ, что черезъ дв недли буду дома! А ужъ теперь четвертая недля съ той поры идетъ. Поди, съ часу на часъ ждетъ меня. Охъ, икнулось… Должно быть вспоминаетъ меня. Что-то она, сердечная, теперь длаетъ!

— Да что ей длать? Чай пьетъ, отвчалъ Николай Ивановичъ.

— Пожалуй, что по теперешнему времени чай пьетъ, согласился Конуринъ.

— Ну, проси вонъ мою жену, чтобъ она въ Вн не останавливалась.

— Матушка, барынька, мать командирша, явите божескую милость, не заставьте насъ останавливаться въ Вн, упрашивалъ Конуринъ Глафиру Семеновну.

— Надо-бы мн въ Вн кой-что себ купить изъ шелковаго басона, ну, да ужъ хорошо, хорошо.

Конуринъ торжествовалъ. Онъ чуть не припрыгнулъ въ вагон.

Поздъ тронулся и вышелъ изъ желзнодорожнаго двора. хали опять по насыпной дамб. Направо была вода и налво вода.

— По морю, яко по суху… говорилъ Конуринъ, смотря въ окно. — Въ Питеръ демъ! Въ Питеръ къ женушк любезной! радостно восклицалъ онъ.

LXXIX

Дорога изъ Венеціи на Вну черезъ Понтебо — одна изъ живописнйшихъ желзныхъ дорогъ. Путь лежитъ черезъ неприступныя дикія горы. Изъ Венеціи Ивановы и Конуринъ выхали въ ясное, теплое утро. Было больше двадцати градусовъ тепла на солнц, но когда они начали взбираться на горы, быстро похолодло. Глафира Семеновна, сидя въ вагон, начала кутаться въ плэдъ. Супругъ ея и Конуринъ, хоть и были разогрты коньякомъ, который они захватили съ собой въ запасъ въ изрядномъ количеств, но тоже надли пальто. Подъ Понтебо на горахъ показался снгъ. Снгу становилось все больше и больше. Въ нетопленныхъ вагонахъ сдлалось совсмъ холодно.

— Русскимъ духомъ запахло… радостно говорилъ Конуринъ, смотря въ окна на глубокій, блый снгъ, вытащилъ изъ ремней свое байковое красное одяло и закуталъ имъ ноги.

— Нтъ, до русскаго духа еще очень далеко… — отвчала Глафира Семеновна.

— Я, матушка, собственно на счетъ снга. Совсмъ какъ у насъ на Руси православной. Смотрите, какіе сугробы лежатъ.

Въ Понтебо итальянская граница. Черезъ Понтебо прохали безъ особыхъ приключеній. Кружева Глафиры Семеновны были провезены ею и мужчинами на себ и безъ оплаты пошлиной. Глафира Семеновна торжествовала. Въ Пантафел, гд пересли въ другіе вагоны, уже заговорили на станціи по-нмецки и появилось пиво въ кружкахъ; стали попадаться тирольцы въ своихъ характерныхъ шляпахъ съ глухаринымъ перомъ. Зобастыя тирольки носили на лоткахъ бутерброды на черномъ хлб, тонкіе, какъ писчая бумага. Вагоны уже отапливались, но все-таки въ нихъ было холодно. Глафира Семеновна укуталась, чмъ могла, и улеглась на диван спать.

— Эхъ, пальты-то наши теплыя были-бы теперь куда какъ кстати, а они у насъ въ багаж! говорилъ Конуринъ, сидя въ накинутомъ на плечи сверхъ пальто красномъ одял и уничтожая сразу три тирольскіе бутерброда, сложенные вмст. — Сколько времени, матушка, теперь намъ осталось до русской границы хать? спрашивалъ онъ Глафиру Семеновну.

— Черезъ двое сутокъ наврное будемъ на границ, былъ отвтъ.

— Черезъ двое. Ура! А на границ сейчасъ мы чувствительную телеграмму жен: “демъ съ любовію, живы и невредимы во всемъ своемъ состав. Вызжай, супруга наша любезная, встрчать твоего мужа на станцію”.

— Зачмъ-же такую длинную телеграмму-то? Вдь дорого будетъ стоить, замтилъ Николай Ивановичъ.

— Плевать! Въ рулетку въ Монте-Карл въ пятьсотъ разъ больше просяли красноносымъ крупьямъ, такъ неужто жен на чувствительную телеграмму жалть! Синюю бумагу на телеграмму даже прожертвую, только-бы была чувствительне.