Где апельсины зреют

Ивановы и Конуринъ сли въ первую попавшуюся гондолу и поплыли по Canal grande, велвъ себя везти въ гостинницу. Вода въ канал была мутная, вонючая, на вод плавали древесныя стружки, щепки, солома, сно. На-право и на-лво возвышались старинной архитектуры дома, съ облупившейся штукатуркой, съ полуразрушившимся цоколемъ, съ отбитыми ступенями мраморныхъ подъздовъ, спускающихся прямо въ воду. У подъздовъ стояли покосившіеся столбы съ привязанными къ нимъ домашними гондолами. Городъ еще только просыпался. Кое-гд заспанные швейцары мели подъзды, сметая соръ и отбросы прямо въ воду, въ отворенныя окна виднлась женская прислуга, стряхивающая за окна юбки, одяла. Гондола, въ которой сидли Ивановы и Конуринъ, то и дло обгоняла большія гондолы, нагруженныя мясомъ, овощами, молокомъ въ жестяныхъ кувшинахъ и тянущіяся на рынокъ. Вотъ и рынокъ, расположившійся подъ желзными навсами, поставленными на отмеляхъ съ десятками причалившихъ къ нему гондолъ. Виднлись кухарки съ корзинами и красными зонтиками, пріхавшія за провизіей, виднлись размахивающія руками и галдящія на весь каналъ грязныя торговки. Около рынка плавающихъ отбросовъ было еще больше, воняло еще сильне. Глафира Семеновна невольно зажала себ носъ и проговорила:

— Фу, какъ воняетъ! Признаюсь, я себ Венецію иначе воображала!

— А мн такъ и въ Петербург говорили про Венецію: живописный городъ, но ужъ очень вонючъ, отвчалъ Николай Ивановичъ.

— А я такъ даже живописнаго ничего не нахожу, вставилъ свое слово Конуринъ, морщась. — Помилуйте, какая тутъ живопись! Дома — разрушеніе какое-то… Разв можно въ такомъ вид дома держать? Двадцать пять лтъ они ремонта не видали. Посмотрите вотъ на этотъ балконъ… Вс перила обвалились. А вонъ этотъ карнизъ… Вдь онъ чуть чуть держится и наврное не сегодня, такъ завтра обвалится и кого-нибудь изъ проходящихъ по башк създитъ.

— Позвольте… Какъ здсь можетъ карнизъ кого-нибудь изъ проходящихъ по башк създить, если мимо домовъ даже никто и не ходитъ, перебила Конурина Глафира Семеновна. — Видите, прохода нтъ. Ни тротуаровъ, ничего… Вода и вода…

А гондольеръ, стоя сзади ихъ на корм и мрно всплескивая по вод весломъ, указывалъ на зданія, мимо которыхъ прозжала гондола, и разсказывалъ, чьи они и какъ называются.

— Maria della Sainte… Palazo Grastinian-Lolin… Palazo Foscari… раздавался его голосъ, но Ивановы и Конуринъ совсмъ не слушали его.

LXXIV

Плыли въ гондол уже добрыхъ полчаса. Canal Grande кончался. Виднлось вдали море. Вдругъ Глафира Семеновна встрепенулась и воскликнула:

— Дворецъ Дожей… Дворецъ Дожей… Вотъ онъ, знаменитый-то дворецъ Дожей!..

— А ты почемъ знаешь? — спросилъ ее мужъ.

— Помилуй, я его сейчасъ-же по картинк узнала. Точь-точь, какъ на картинк. Разв ты не видалъ его у дяденьки на картин, что въ столовой виситъ?

— Ахъ, да… Дйствительно… Теперь я и самъ вижу, что это то самое, что у дяденьки въ столовой, но я не зналъ, что это дворецъ Дожей… Эти Дожи-то что-же такое?

— Ахъ, я про нихъ очень много въ романахъ читала… И про дворецъ читала. Тутъ недалеко долженъ быть мостъ Вздоховъ, откуда тюремщики узниковъ въ воду сбрасывали.

— Вздоховъ? Это что-же обозначаетъ? — задалъ вопросъ Конуринъ.

— Ахъ, многое, очень многое! Тутъ всякія тайны инквизиціи происходили. Кто черезъ этотъ мостъ переходилъ, тотъ длалъ на немъ послдній вздохъ и ужъ обратно живой не возвращался. Да неужели ты, Николай Иванычъ, не упомнишь про это? Я вдь теб давала читать этотъ романъ. Ахъ, какъ онъ называется? Тутъ еще Франческа выведена… Дочь гондольера… Потомъ Катерина ди-Медичи… Или нтъ, не Катерина ди-Медичи… Еще ей, этой самой Франческ отравленное яблоко дали.

— Читалъ, читалъ, но гд-же все помнить!

— Тутъ еще совтъ трехъ… И люди въ полумаскахъ… Узники… Тюремщикъ… Ужасно страшно и интересно. Я не понимаю, какъ можно забыть о мост Вздоховъ!

— Да вдь ты знаешь мое чтеніе… Возьму книжку, прилягу, — ну, и сейчасъ сонъ… Наше дло торговое… День-то деньской все на ногахъ… Но тайны инквизиціи я чудесно помню… Тамъ, кажется, жилы изъ человка вытягивали, потомъ гвозди въ подошвы вбивали?

— Ну, да, да… Но какъ-же моста Вздоховъ-то не помнить? Потомъ Марія ди Роганъ эта самая… Или нтъ, не Марія ди Роганъ. Это изъ другого романа. Ахъ, сколько я романовъ про Венецію читала!

— Постой… Венеціанскій Мавръ — вотъ это я помню, сказалъ Николай Ивановичъ.

— Ну, вотъ! Мавръ! Что ты брешешь. Мавръ — это совсмъ другое. Отелло или Венеціанскій мавръ — это пьеса.

— Ахъ, да, да… Опера… Отелло…

— Да не опера, а трагедія… Еще онъ ее’ подушкой душитъ, эту самую…

— Вотъ, вотъ… Про подушку-то я и помню. Венеціанскій мавръ.

— Ахъ, вотъ и львы! Знаменитые львы святаго Марка на столбахъ! восклицала Глафира Семеновна, указывая на высящіеся на лвой сторон канала столбы съ крылатыми львами, сіяющими на утреннемъ солнц, когда они поровнялись съ поражающимъ своей красотой зданіемъ дворца Дожей.