Газыри

— Ну, да… а как вышло?.. Поехала в Кобяково наших проведать, кой-чего повезла, и они тут же все это смели со стола, а в холодильник глянула — один лед!.. Наутро она с Гаврилой да Глебом — в Москву, на свою Мурановскую, мы с Жорой остались одни, я и говорю ему: давай денек чайком перебьемся, пока холодильник не разморожу, а потом уже схожу в магазин, что можно куплю да приготовлю. Давай, говорит! И на весь день укатил… Занялась пустым холодильником, когда слышу: хозяин!.. Хозяин! Вышла — какой-то парень. Вы тут давно живете, спрашивает?.. А что такое?.. Да я, говорит, вроде узнаю избу и не узнаю. Ну, верно, говорю, сын тут многое перестроил, слава Богу, что не пришлось нанимать — своими руками… только зачем вам?.. А он опять: это здесь у вас много книг и медвежья шкура на чердаке? Все правильно, говорю, а откуда — про это? Кто-то сказал?.. А он: нет. Я когда-то в этой ракетной части, что в военном городке тут рядом с вами, служил… Нас все на лыжах мимо деревни гоняли. Помню, говорю, а как же: солдатики бегали. Сейчас-то и части нету, и городок разграбили… Да я, отвечает, уже понял. Но мы тогда с другом однажды отстали, а уже вечер, уже темно: ладно, говорим, скажем, что заблудились… Со стороны леса зашли к вам, лыжи сняли. Стекла на веранде были — через одно, а замки у вас никакие… ну, и забрались в дом. Сперва на книжки глянули, бросились в глаза, потом на банки с вареньем. Одну, говорит, тут же сразу и съели, а еще одну ребятам, решили, отнесем. Вы, говорит, за это простите — я и приехал у вас прощенья попросить, но так нам тогда, говорит, варенья домашнего захотелось!.. А он, ты поглядел бы, и теперь — как дите…

— И правда что, жаль, меня не было! — пришлось мне вздохнуть: уже понял, что в мое отсутствие стучался к нам в избу в Кобякове сам господин Сюжет.

— Говорю ж тебе! — подхватила жена. — Ты бы на него посмотрел: виноватый такой стоит… Я уже давай его утешать. А он: еще мы с ним взяли у вас охотничий ножик… или кинжал, говорит, — вот такой!

Невольно подумалось, сколько этого добра тогда через мои руки прошло: после того, как вышел роман «Пашка, моя милиция» чего только в разных концах страны знакомые «менты» не надарили мне… Были среди этих запретных знаков признательности и добротные заводские экземпляры, и сработанные зэками-умельцами в лагерях уникальные самоделки… что я тогда в нашем Кобякове мог оставить? Какому ножику они приделали ноги?

— Говорит, вез его с собой…

— Ножик?.. Сюда?

— Вернуть тебе хотел. Покаяться, говорит, и отдать обратно…

— Покаяться?

— В том все и дело. Я там записала, откуда он. Глухое, говорит, село на Украине, хоть название какое-то современное, посмотришь потом. Бедность само собой. Ни работы, ни денег. А он тоже верующий, как Жора… даже как будто похож, только щупленький. Рассказал, говорит, батюшке на исповеди, что украли с другом, когда служили, две банки варенья и ножик, батюшка и говорит: надо ехать, прощения просить. Только тогда, мол, все в жизни и наладится, если греха на тебе не будет… он и поехал. А на границе как увидали этот ножик!..

— На украинской еще? Или на нашей?

— Говорю ж тебе: толком не поняла.

— Ма-ать? — укорил я. — Тебе не стыдно?

— Стыдно, — согласилась она. — Но говорю ж тебе: вышла с тряпкой в руках, стою на холоде в одной кофте, слушаю… дома больше никого, да вообще — вся деревня пустая, глубокая осень, мало ли?.. Это сперва. А он еще переживает, волнуется… был бы ты, конечно, тогда…

— Ножик отобрали и — что?

— А его посадили. И не кормят, ничего не дают — одна вода… А он же вез две банки варенья, чтобы отдать нам. Специально мама, говорит, выбирала, чтобы понравилось… Вот и пришлось, говорит, съесть… да мало того! Полбанки оставалось, когда пограничник… или милиционер, кто там? А ну-ка, говорит, дай попробовать, что ты тут… о-о! Говорит. Чего ж молчишь, что такое вкусное? И отобрал… Остаток на глазах доел, ты представляешь?

— Какое свинство! — сказал я в сердцах. — Все-таки хохлы это или уже наши сволочи?

— Ну, не знаю, не знаю!

— Тоже хороша: хоть покормила бы!.. Хоть бы чаем…

— Говорю ж тебе: в доме ни крошки, так и договорились с Жорой, что перебьемся…

— Да чаю-то хоть стакан!

— Так спешил, — виновато сказала жена. — Говорит: вы только скажите мне, что прощаете, и больше мне ничего не надо. Конечно, говорю, прощаем — ну, о чем ты!.. А он: варенье, говорит, вам обязательно привезу. Ножик они не отдали, уже не смогу вернуть, придется деньгами, а варенье обязательно…

— А ну-ка, давай, что ты там записала! — потребовал я нетерпеливо.

И она протянула оторванный от газеты белый краешек газетного листа:

— Вот, тут он сам тебе…

Неровным почерком на листке было выведено: «317 927 Украина Кировоградская область, Петровский район, село Олимпиадовка. Ткачук Иван Сергеевич.»

Какие трогательные я сочинял Ткачуку Ване письма! Какие горячие и какие сердечные!

Дня три-четыре подряд.

Само собой — мысленно…

Но до пишущей машинки так и не дошло — навалились другие срочные дела, отвлекли иные заботы.