Гавань моего сердца

По землистым щекам женщины покатились слезы, смывая остатки моей решимости. Прошу Тебя, Господи, прошу Тебя. Что я делаю?

В моей голове звучали библейские предания, которые учили, что нужно заботиться о сиротах, бедных и угнетенных, слышать зов страждущих и помогать им. Писанию противостояли суровые слова попечительского совета, которые я услышала во время последней встречи: «Экономия, мисс Силсби. Вот что нам необходимо».

— Прошу вас, мэм! Вы моя последняя надежда.

Женщина пошатнулась, словно вот-вот упадет в обморок. Ела ли она сегодня, в этот день, полный горя и скорби?

Не обращая внимания на предостерегающие слова членов попечительского совета, звеневшие у меня в ушах, я пригласила мать с ребенком войти в дом. Я опустилась на колени перед мальчиком и взяла его за руку.

— Останешься здесь ненадолго? Там, наверху, живут другие ребята, некоторые из них — твои ровесники. Вам не будет скучно.

Оливер взглянул на мать своими большими влажными глазами. Она кивнула. Оливер повернулся ко мне и тоже кивнул.

Я поднялась, снова отметив, что моя неожиданная гостья еле держится на ногах. Я взяла ее под руку и отвела в кухню.

— Давайте вы для начала чем-нибудь перекусите, а потом мы заполним некоторые документы.

Еще до того, как часы пробили десять, мать Оливера ушла, чтобы успеть на последний поезд, уходивший из города. Но, слава богу, она была сыта, имела с собой немного провизии, в кошельке у нее звенело несколько монет из моих собственных скудных сбережений, а я заручилась ее обещанием, что она вернется за своим малышом, как только сможет обеспечить себя и его.

Поднимаясь с Оливером по лестнице, ведущей в спальню мальчиков, я поняла, что снова пропустила вечернюю молитву.

* * *

Я поцеловала Джанет в щеку. Ее веки дрогнули, но девочка не проснулась. Я еще раз проверила, как себя чувствует Оливер. Его размеренное дыхание подсказало, что мальчик наконец уснул. Сквозь глухую темноту я пробралась в собственную спальню.

Моя рука легла на обложку Библии, которую подарила мне матушка Рэмси, когда я закончила колледж. Я подумала о стихах из Евангелия от Луки, которые читала в то утро: «Кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает»[11].

Так ли это на самом деле? Правда ли, что, принимая этих невинных детей, от которых другие отказывались, я принимаю Иисуса? Принимаю Господа?

Я хотела, чтобы так и было. Хотела вернуться к возможности принимать детей, вкладывать в каждого из них свое сердце.

Хейзел любила детей, но это не препятствовало тому, что, как она говорила, было ее призванием — управлять Домом. Миранда тоже, казалось, была в состоянии совмещать работу и общение с детьми, не жертвуя ни одним, ни другим.

А у меня это не получилось.

Мне нужно было играть с ними в мяч, учить их вязать у камина, целовать их царапины и ссадины, радоваться их успехам и молиться с ними каждую ночь перед отходом ко сну.

А не сидеть за столом, складывая цифры в столбик. Умолять людей помочь нам. Тратить дни на бесконечные отчеты и встречи, детали и решение проблем. Каждый миг, проведенный за дверью этого кабинета или вне стен нашего Дома, был упущен из жизни кого-то из малышей.

Несомненно, кто-то должен был заниматься этими вопросами. Но я больше не верила, что этим человеком должна быть я.

ГЛАВА 44

В мае попечительский совет договорился отложить плановое собрание, проходившее каждый третий четверг месяца, а вместо этого собраться тридцатого июня. Однако за три дня до этой даты мне неожиданно позвонил мистер Райли и сообщил, что созывает экстренное совещание.

После того как Миранда помогла мне затянуть корсет туже, чем обычно, я надела свой зеленый костюм. Возможно, в этот вечер Рэйстоунский дом для сирот и обездоленных детей прекратит свое существование, чего я боялась больше всего на свете, но все же у меня были намерения выйти из положения с гордостью, присущей управляющей таким серьезным учреждением.

Закрепив на волосах переделанную широкополую шляпу, я отошла от зеркала и оценила свое отражение. Круглое лицо. Карие глаза. Ничем не примечательная внешность. Я моргнула. С тех пор как я работала помощницей Хейзел, ничего не изменилось — ничего, кроме одежды. Но новый костюм был надет на прежней Сэди.

Я подумала о Виоле и ее матери, об их отчаянном желании найти богатого покровителя. Чем я отличалась от них в своей попытке скрыть грехи своей матери? Я не могла воскресить в памяти ее образ. Может быть, Господь помиловал меня, заставив забыть о ней? Я не знала. Мне всего лишь не хотелось годами нести бремя ее прегрешений на своих плечах. И покой я обрела вовсе не потому, что смогла стереть свое прошлое. Вера. Именно вера помогла мне обрести спокойствие.