Хельг уронил часы в высокую траву и продолжил. – И вокруг, под нами, вокруг нас – не было этой ледяной пустыни, безжизненной пустыни, в которой одиноко стоит наше Древо, нет, совсем нет – был цветущий Сад и множество Деревьев – высокие сосны, где обитали возвышенные умы и корабелы, стремящие корабли по водным потокам – их тоже было в изобилии, всюду! – были берёзы, шуршащие листвой, места жительства риторов и поэтов, и дубы, старые и вечно молодые, спокойные места для долгих размышлений… И люди летали туда-сюда, и женщины были подобны бабочкам, а мужчины – тяжёлым майским жукам. Но потом луна оборвалась! Она укатилась! И сразу проснулись и закричали как младенцы все часы! Их надо было кормить! Кормить временем! А луна с тех пор только катается по ободку, по небесному ободку, а в глубине тарелки, нашей тарелки, нашей жизни мы видим настоящее, только настоящее, его моментальность и непостижимую длительность, и всё хотим рассмотреть – есть ли трещины в тарелке, есть ли они? Способны ли они свернуть яблоко с этого круга?..
– Интересно, Хельг. – Форсетти внимательно посмотрел на железнодорожника. – Ты пересказал мне старые легенды, но и своего добавил. Оказывается, ты философ…
Хельг стоял молча. Форсетти поднял часы и вытащил нож.
– Слушай, ты прав, дверца заела. Сейчас всё будет в норме.
– Ку-ку, – кукушка прокуковала десять раз.
Хельг промолчал. Огоньки в его глазах погасли – поезд ушёл с полустанка. Он взял часы и в этот момент показался Форсетти очень старым. Они молча подошли к костру.
–
–
–
–
–
–
–
–