И тут Медведь увидел того, за кем, собственно, явился. Евгений Сысоевич уже успел снять китель и теперь стоял в белой рубашке без галстука, с удивлением глядя на благообразного мужчину с портфелем.
— Мне кажется, я вас видел… — пробормотал Калистратов. — На Огарева. На улице. Вы сели в кремовую «Волгу»…
— Что ж, глаз у тебя острый, как и подобает опытному вору, — недобро усмехнулся Медведь и с радостью заметил, как побледнело от внезапного узнавания лицо Калистратова, как покрылся липкой испариной большой выпуклый лоб.
— Гера… — еле слышно промямлил тот. — Ты жив…
— А что ж ты думал, Копейка, что меня твои… боевые товарищи… — Медведь с издевкой выделил эти слова, — в лагерную пыль сотрут? Видишь, не стерли. Хоть и мечтали твои хозяева нас, честных урок, выскрести всех до одного с лица земли, да не вышло. А вот гэпэушных да энкавэдэшных гнид немало следом за нами по этапу побрели да к стенке встали. Ты вот, смотрю, один из немногих выжил. Да хорошую биографию себе выслужил. Вон, даже в университет тебя зовут в президиуме позаседать! — И с этими словами Медведь швырнул в лицо Калистратову пахнущий типографской краской пригласительный билет. — Это кто, сынок твой? — Он кивнул в сторону двери, за которой скрылся отпрыск генерал-лейтенанта.
— Да, Женя, его, как и меня, зовут… — внезапно осипшим голосом выдавил Калистратов. — В милицейском училище. Курсант…
— Значит, по стопам папаши пойдет? Станет перенимать опыт? — ухмыльнулся Медведь. И вдруг его взгляд потяжелел, сделался страшным. В глубине потемневших зрачков полыхнули недобрые искры. — А мне вот некому свой опыт передать. Нету у меня сына. И жены нет.
— Так ведь ты, Медведь, вор в законе, какая у тебя жена… — попытался было отшутиться Калистратов и попятился в глубь коридора под тяжелым взглядом своего бывшего сокамерника.
— Пошли, потолкуем, Копейка! Где у тебя здесь своя конура? — И Медведь ткнул кулаком первую дверь налево, почему-то угадав, что именно там и должен находиться генеральский рабочий кабинет. Калистратов покорно пошел туда за ним. Медведь плотно затворил дверь, встал посреди кабинета и раскрыл портфель. Рука генерала дернулась было к объемистой табакерке на письменном столе, но под суровым взглядом гостя повисла в воздухе.
— Не сметь! — тихо выдохнул Медведь и запустил руку в портфель. — Одно движение, гад, и я тебя в упор расстреляю. А потолковать я с тобой хочу про Катерину мою и сына Макарку, которых по твоей милости жизни лишили, да про тайничок тот… И кстати, не скажешь ли, Копейка… дело-то уж давнишнее… как же ты меня вычислил на той хате-то?
— А Наина… ну, Нинель тебя сдала… — с кривой испуганной ухмылочкой ответил Калистратов. — Ты что ж, не допетрил, Гера, что она была нашей сексоткой? Тебе ж ее Рогожкин не случайно подложил в койку тогда в Измайлове… И квартирка та в Ленинграде, куда она тебя устроила, тоже была паленая.
— Ясно, — кивнул Медведь. Что ж, для него это не стало неожиданностью: то, что сисястая Нинель была энкавэдэшной стукачкой, он давно уже скумекал, еще в воркутинском лагере, куда попал прямиком из Ленинграда. — А что с моим тайником?
Калистратов сел за стол и шумно сглотнул слюну.
— А что тайник? Ничего с тайником… Тайник по акту сдали в У НКВД… — У него сорвался голос.
— Врешь, падла! Не верю я тебе! — рявкнул грозно Медведь и, рванувшись вперед, тяжело перегнулся через стол. — Там же цацки были, золотишко, камушки… Да не мог ты, подлая твоя душонка, их так запросто сдать государству, хоть бы и под страхом смерти! Ручонка бы твоя загребущая не поднялась! Я теперь думаю, Копейка, что ты и Катю с Макаркой на смерть послал только потому, что твердо знал: на хате у медвежатника есть чем поживиться. И поживился, сволочуга…
Георгий брызнул взглядом по сторонам и заметил на книжной полке за пыльным стеклом небольшую квадратную иконку в золотом окладе. Его сердце вздрогнуло. Эту иконку он бы узнал из тысячи: именно ее, этот образок с. Георгием Победоносцем, вручил ему после крещения на Соловках архимандрит Феодосий. Этот образок Медведь всегда носил с собой как верный талисман, но накануне неудачного налета на кассу «Речфлота» заложил в коробку вместе с деньгами и драгоценностями в подполе той проклятой ленинградской квартиры.
— Ах ты сучара! — зарычал он, бросился к книжной полке и ударил кулаком по стеклу. Осколки со звоном разлетелись по паркетному полу. Медведь бережно взял с полки иконку.
Когда он обернулся к Калистратову, тот сразу все понял.
— Прошу об одном, Гера… — загундосил он. — Ты же вор в авторитете… Ты же человек серьезный, уважаемый… Меня — ладно, режь, твоя воля… Но сына не тронь…
В это время в дверь энергично постучали.
— Папа, у вас там все в порядке? — тревожным фальцетом спросил Калистратов-младший. — Что разбилось?